другая же, в теории, становилась его собственностью. Не трудно догадаться, что на деле весь этот участок оставался в руках освоившего его крестьянина на условиях уплаты половины урожая.
В полной мере эта тенденция проявилась уже на третьем этапе, начавшемся в середине XI в. и отмеченном утяжелением повинностей. Одной из предпосылок этого процесса было сокращение фонда удобных для обработки свободных земель. Другая коренится в становлении юрисдикционной сеньории, и, в целом, этот этап феодальной эксплуатации совпадает с преобладанием именно данной формы организации феодального землевладения — не в последнюю очередь потому, что она усилила сеньориальный контроль за использованием целины. Длительность и многолинейность процесса возникновения зависимого крестьянства привели к тому, что крестьянские повинности складывались в это время из причудливого набора податей и служб самого разного происхождения. Притом, что крестьянство этой эпохи не было однородным ни в экономическом, ни в социально-правовом отношении, отличительная особенность данного этапа состоит в том, что тяжесть одних повинностей компенсировала сеньорам легкость других и, в этом смысле, объективно способствовала некоторой нивелировке ренты. Не случайно, что применительно к XII–XIII вв. не удается выявить сколь-нибудь сильной корреляции между типом повинности и социально-правовым статусом крестьянина. Установлено, что наиболее приниженные в социально-правовом отношении крестьяне, а именно те, кого условно можно считать сервами, отнюдь не обязательно были самыми бедными и угнетенными [4489]. Различия в уровне ренты, похоже, в большей мере определялись другими факторами: характером договора, местной традицией, природно-географическими условиями и т. д. Издольные платежи в это время составляли в среднем, по-видимому, четвертую часть урожая (испольщина на одних землях уравновешивалась таской на других), но к ним добавлялись другие: фиксированные и произвольные, регулярные и экстраординарные, натуральные и денежные, а иногда и барщина.
Как же оценить размер этой ренты, взятой в целом, во всех ее сосуществовавших формах, с точки зрения уровня эксплуатации? Попробуем ответить на этот вопрос, исходя из логики функционирования крестьянского хозяйства и феодальной экономики в целом.
В самом общем виде, это вопрос о соотношении ренты и прибавочного продукта. В отечественной литературе, как исторической, так и, тем более, экономической, долгое время господствовало представление о поглощении рентой всего прибавочного продукта и, как добавляли особо ретивые обличители феодального строя, "даже части необходимого продукта". Этого положения придерживались не только в сталинскую эпоху, но и в последние годы советского периода, когда оно было вывернуто наизнанку и доведено до абсурда. Так, согласно Ю.М. Рачинскому, "то, что в виде оброка крестьянин отдает помещику-феодалу, и есть прибавочный продукт; та часть продукта, которая остается в хозяйстве крестьянина, составляет необходимый продукт" [4490].
В связи с этой формулировкой автору можно было бы задать разные вопросы, в частности, в чем же тогда различие между феодальной и капиталистической эксплуатацией, но начать следует все же с другого: если это действительно так, как же, при таком положении вещей, крестьянское хозяйство сохраняет способность к развитию? Известно, что в большинстве стран Западной Европы на протяжении большей части средневековья (в Средиземноморской Франции изучаемой эпохи — несомненно) господское хозяйство играло подчиненную роль, а значит, изымаемая земельная рента шла в основном на непроизводственное потребление. Непреложным для этой эпохи фактом является развитие именно крестьянского хозяйства, выражавшееся в расширении обрабатываемых земель, освоении новых культур и технологий, повышении производительности труда, наконец в культурном росте самого работника. Конечно, при феодализме постоянное расширение производства еще не заложено в хозяйственный механизм и сдерживается регулярными нарушениями воспроизводственного процесса неурожаями, военными усобицами, демографическим прессом и другими привходящими обстоятельствами. Поэтому совершается оно в основном в виде спорадических рывков, воплощенных, например, в распашках нови, либо в подспудном изменении самой личности работника, которое в общественном масштабе обнаруживается только в долговременной перспективе. Тем не менее, расширенное производство, конечно, не было чуждо феодализму, о чем писал и К. Маркс [4491], — ведь без него, по определению, невозможен экономический прогресс.
Наиболее оригинальный выход из этого затруднения был найден Б.Ф. Поршневым, отнесшим расширение производства на счет необходимого труда. Для этого ему пришлось доказывать, что при феодализме необходимый труд обеспечивает воспроизводство не только работника и его семьи, но и средств производства [4492]. В оправдание автору, можно было бы сказать, что, постулируя этот невероятный тезис, он столкнулся со вполне реальной проблемой исторически изменчивого соотношения необходимого и прибавочного труда. Одним из аспектов этой проблемы является пресловутая сращенность работника докапиталистической эры со средствами производства, затрудняющая выделение в особую категорию той части труда, которая необходима для воспроизводства работника как такового [4493]. Тем не менее идея Б.Ф. Поршнева, сразу же подвергнутая справедливой критике [4494], должна быть признана несостоятельной, более того: возникшей из совершенно ложной посылки, что оседание части прибавочного продукта в крестьянском хозяйстве при феодализме невозможно, по определению.
Сохранение за крестьянином части прибавочного продукта логически связано с преобладанием продуктовой ренты и сравнительно мягких, преимущественно договорных форм внеэкономического принуждения. По мысли К. Маркса, продуктовая рента, обусловленная и в свою очередь обусловливающая растущую хозяйственную самостоятельность, культуру производства и производительность труда крестьянина, облегчает ему накопление богатства и, по сравнению с отработочной рентой, обеспечивает экономическому развитию большую свободу [4495]. Поэтому в отношении продуктовой ренты он считал правомерным сказать, что она "может и не исчерпывать всего избыточного труда деревенской семьи" [4496]. Реализуется ли эта возможность или нет, зависит от "эмпирических обстоятельств", а они, как мы видели, в нашем случае складывались для крестьянина достаточно благоприятно, В частности, знаменательна редкость наиболее тяжелых ("крепостнических", по терминологии К. Маркса) форм зависимости. Хотелось бы, однако, подчеркнуть, что такое положение вещей для феодализма вообще является нормальным. Логика здесь проста. Поскольку при феодализме работник является одновременно организатором производства, забота о его расширении ложится в основном на его плечи. — Между тем, расширение производства предполагает в качестве непременного условия накопление, которое не может сколько-нибудь долго осуществляться из необходимого продукта; главным и нормальным его источником во все времена служил прибавочный продукт. Поэтому какая-то его часть должна была оставаться в руках работника [4497]. Вопрос в том, какая именно.
Очень внятно и убедительно о несводимости прибавочного продукта к ренте писал в свое время Е.А. Косминский, показавший, что размеры ренты относительно прибавочного продукта варьировали очень существенно, составляя иногда лишь незначительную его часть [4498]. Для сеньора суть социальной борьбы за ренту заключалась отнюдь не в том, чтобы содрать с крестьянина последнюю шкуру. В ситуации, которую, с точки зрения соразмерности самому феодализму,
