1940-х годов оказалось невозможно стряхнуть, его необъяснимость, боль и трагизм все еще заставляют людей замирать. Поэтому история Германии остается в общем и целом историей нацистов и евреев. Даже сегодня обзор германской истории может оказаться путешествием вокруг притягивающей как магнит, оси — нацизма. Простые люди окажутся под гипнозом истории нацизма, а ученые и политики, которые хотели бы двигаться дальше, будут отвлечены. Этот живучий и стойкий взгляд также превратил прошлое Германии до двадцатого столетия в охотничьи угодья для поиска предшественников и предвестников нацизма, а также причин провала демократических альтернатив на фоне абсолютистского тоталитарного государства.
Поэтому неудивительно, что общественное мнение, даже внутри самой Германии, похоже, верит, будто немцы всегда были скрытыми нацистами, при том, что ткань их истории покрыта очень глубокими ранами {2}. В это ложное впечатление вносят свой вклад и историки, и средства массовой информации. Они, во-первых, продолжают рассматривать два столетия между подъемом Пруссии к власти и поражением Третьего рейха, как историю Германии. А, во-вторых, они читают эту историю задом наперед — от захвата нацистами власти в 1933 году. В США исторический канал зовется в народе «Каналом Гитлера», настолько часто der Führer и Третий рейх являются темами программ на нем, и немало американцев все еще бездумно подменяют понятия «нацисты» и «немцы». Среди жизнеописаний исторических лиц биография Адольфа Гитлера все еще остается отпечатанной в наибольшем количестве экземпляров.
Изучение современной Германии ставит исследователя на перекресток двух противоречащих друг другу подходов. В каждом случае ищут предвестников и прецеденты, которые привели Германию к случившемуся в двадцатом столетии {3}. Последователи первого, более старого и уже сходящего на нет, ищут в немецкой истории тени, которые тянулись бы до Третьего рейха, и, кажется, находят ненормальности на каждом повороте. Последователи других идей вместо этого рассматривают первые лучи рассвета в послевоенной ФРГ, созданной в 1949 году, указывая на многочисленные прецеденты и знаки в прошлом и настоящем Германии. Однако представители и одного, и второго подходов не проявили особого интереса к давнему прошлому Германии, до современной эпохи. К древней истории более старшие поколения — как академические круги, так и простые люди — обращались за подсказками с гораздо большим доверием. Некоторые историки даже высмеивают или сатирически описывают усилия по исследованию современной Германии с точки зрения отдаленного прошлого, называя их «гипотезой Тацита» {4}. Здесь имеется в виду «ложное» мнение, будто можно правильно понять часть германской истории, только зная ее всю — в данном, случае, возвращаясь назад к первому историку Германии, римлянину Корнелию Тациту, который жил с 55 по 120 год н. э.
Пытаясь объяснить встречу Германии с национал-социализмом, три различные группы историков и спорят друг с другом, и друг друга дополняют. Это позитивисты, которые считают, что факты и их значение являются сами собой разумеющимися и не требующими доказательств. Это уязвленные историки-эмигранты, которые пишут о прошлом Германии с понятным недовольством. К ним добавились и появившиеся самыми последними в историографических траншеях два поколения леволиберальных социальных историков (более старшие — немцы, так называемые представители исторической критики, а более молодые — англичане и американцы, которые как соглашаются, так и не соглашаются с ними). Более старшие по возрасту историки в целом представляют свою роль как одновременно врачей и антикваров. Они посвящают себя не только реконструкции прошлого, но также разоблачению и отсечению отмершего от настоящего. Отражая моральный долг, который неизбежно сопровождает написание современной германской истории, цель ученого в равной степени — это и избавление от предрассудков, и предоставление перспективы.
В поисках виновных обычно выбиралась наиболее приближенная по времени Прусско-Германская Империя после девятнадцатого столетия — с ее шовинизмом, милитаризмом и враждебным отношением к либеральной демократии, марксизму и христианству (в особенности — католицизму) {5}. В более далеком прошлом историки видят политически развалившуюся на куски Германскую Империю, превратившуюся, по словам Гордона А. Крейга, в «землю покорности» практически с момента возникновения {6}. Центральная часть германского государства к концу восемнадцатого века оказалась невосприимчива к идеям Просвещения о социальных связях и независимости народов. Она была давно разделена на воюющие государства, каждое из которых владело определенной территорией. Германия последовательно воспринимала наставления католиков, протестантов и пиетистов, которые учили чтить своих правителей. Обращение к «сильному человеку» стало ее второй натурой перед лицом кризиса. Из-за подобного раздела и пассивности отсутствовали возможности для немецкого национального единства и политической демократии — как в более ранние, так и в более поздние времена.
Германская политическая и социальная отсталость представляются еще большими в контрасте с революционной политикой США и Франции. Представители исторической критики второй половины двадцатого столетия заметили разрыв между высоким промышленным, экономическим и научным развитием Германии в девятнадцатом веке и ее консервативной политической и социальной организацией. Между 1830 и 1880 годами Германия стала страной железных дорог, освещаемых газом городов, страной газет и университетов. Причем последние оказались мировыми лидерами в изучении истории, философии, филологии и права. Немцы даже в еще большей степени доминировали в медицине, физиологии, биологии, химии и физике, немецкие ученые сделали семьдесят новых открытий в медицине в сравнении с пятьюдесятью пятью открытиями во всем мире в период с 1860 по 1879 год {7}.
Тем не менее, в то же самое время немцы во все возрастающем количестве эмигрировали в США, Южную Америку, Канаду и Австралию. Между 1850 и 1870 годами, после полувека реакционной политики и провала внутреннего демократического движения, 1 700 000 немцев эмигрировали в США из-за возросшего страха социальной дискриминации и преследований на религиозной почве со стороны правительства {8}. А там, как писалось в популярном немецком путеводителе по Америке, вновь прибывшие ступали на землю, где «гораздо меньше привилегий получают за происхождение, чем за личный талант и энергию, и никакие князья и их коррумпированные дворы не имеют так называемого «божественного права королей» {9}.
Представители исторической критики обвиняли в ретроградной политике слабый средний класс Германии. Когда-то многообещающие бюргеры не смогли сместить сильное прусское реакционное юнкерство, бюрократов и армейских офицеров и заменить их новым демократическим режимом. Вместо этого они постепенно попадали им в подчинение. Новая Германия просто не могла вырваться из клещей старой. На протяжении девятнадцатого века и даже в двадцатом средний класс, как утверждается, обменял свой демократический энтузиазм на национализм и империализм. И, таким образом, он присоединился к старым элитам, не давая демократической Германии развиваться по американской, британской или французской модели. При таком подходе германское
