из пулеметов. Иногда людей связывали колючей или обыкновенной проволокой и топили в Черном море за Чумной горой. На мысе Святого Ильи расстрелянных сваливали в трех параллельных балках [15].
Трудно сказать, были ли все эти убийства документированы. Во всяком случае, сохранились расстрельные дела на 100, 200 и больше офицеров, состоявшие только лишь из анкет и приговора [16]. Причем большевикам приговор был известен наперед. Пример — расстрельное дело на 287 офицеров, судьба которых была решена в Феодосии на заседании чрезвычайной тройки 4 декабря 1920 г. [17] Я выявил его в бывшем партархиве, куда оно поступило из архива киевского КГБ. 34 047 архивно-следственных дел 1919—1953 гг. составили здесь фонд 263 — «Коллекцию внесудебных дел реабилитированных» [18]. Постановление формулировалось так:
«Принимая во внимание доказанность обвинения всех вышепоименованных в количестве двухсот восьмидесяти семи человек как явных врагов трудового народа и контрреволюционеров — расстрелять, имущество их конфисковать» (л. 3).
Это дело, которое, собственно говоря, даже трудно назвать следственным, составилось из заполненных анкет четырех типов:
«Анкета для регистрации бывших офицеров и участников белых армий» (40 вопросов, см. л. 4).
«Опросный лист Особой Фронтовой комиссии» (33 вопроса, см. л. 8).
«Анкета для регистрации бывших участников белых армии» (15 вопросов, см. л. 15).
«Анкета-протокол для бывших офицеров» (20 вопросов, см. л. 55).
Так погибло 287 человек, ликвидированных независимо от их ответов на вопросы четырех анкет.
Известно также дело, по которому были расстреляны еще 122 человека — «Дело № 5 на 122 человека по постанов.[лению] тройки [...] 8/ХІІ-20 г.» [19]. Здесь находим выразительный документ — «Постановление. Чрезвычайная тройка Особого Отдела при Реввоенсовете 6-й армии в составе предс-[едате]ля тов. Быстрых и членов т.т. Брянцева и Степ[-п]е, постановила: нижепоименованных офицеров и чиновников Врангелевской армии расстрелять» (дата: 8 декабря 1920 года, Херсон) [20]. В постановлении перечислены имена всех взятых в плен, причем ни для одного из них не было сделано исключения. К постановлению приложены 122 анкеты, на каждой из них — все та же стереотипная запись: «В интересах обороны и укрепления РСФСР [...] расстрелять». Сами анкеты («Опросные листы Особой фронтовой комиссии») состоят из 33 пунктов, где вопросы обычной «объективки» чередуются с довольно специфическими, якобы выявлявшими идеологические установки попавших в плен (отношение к Врангелю, вмешательству западных держав и т. п.). Пленные относились к этим вопросам, вероятно, с полным доверием и ответственностью, полагая, что их позиция, содержание их ответов имеют какое-то значение и сыграют некую роль, когда будет решаться их судьба (будет рассматриваться дело, хотя, собственно, «дела» то и не было). Рассчитывая на возможное освобождение, кто-то старался, предъявлял (а их — подшивали) различные документы, например свидетельство, выданное А.И. Куссабе-Валеничу из «Особой врачебной комиссии» (арк. 81), свидетельства, что С.М. Молчанов «одержим хроническим катарром дыхательных путей» (арк. 16), а А.П. Соев «состоял на службе въ Евпаторийском хирургическом лазарете Красного Креста» (арк. 23). Тем «определеннее» 49-летний барон Г. Фитингоф-Шель возлагал надежды на свидетельство, выписанное ему на бланке Штаба латышской стрелковой дивизии 17 ноября 1920 года: «Дано сие штаб-ротм.[истру] Фитинкову в том, что он от регистрации и заключения в концентрационный лагерь распоряжением Начальника Штаба как отставной до особого распоряжения освобожден. Заведывающий Разведкой <подпись>» [21]. Такие нюансы давали надежду на освобождение, парализовали волю. Люди, прошедшие мировую войну, не взбунтовались, не восстали. Вероятно, до самого момента расстрела они еще на что-то надеялись и не понимали, о чем идет речь. Расстреляны были они все.
Житель Севастополя археолог Е. Веймарн (1905—1990) вспоминал, как Красная армия захватила город в середине ноября 1920 г. Для регистрации и якобы последующего «трудоустройства» офицерам предложили прийти на городской стадион. Когда они собрались, их окружили, группами вывезли за городскую черту и всех расстреляли [22].
По требованию Белы Куна и Р. Землячки была организована чрезвычайка — КрымЧК во главе со Станиславом Реденсом (1892—1940) [23], впоследствии возглавившим ГПУ УССР, и начальником оперативного отдела Я.П. Бизгалом. Комендантом КрымЧК был назначен некто И.Д. Папанин, окончивший свою карьеру пребыванием в психиатрической лечебнице. В наградном списке начальника Особого отдела Южного фронта Е.Г. Евдокимова, представленного к ордену Боевого Красного Знамени, отмечалось: «Во время разгрома армии ген. Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 тыс. белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд» [24]. Лев Каменев называл это «революционным освобождением человечества от всей гнили, мерзости и хлама, которые оно в себе накопило» [25].
Как рассказывал С.П. Мельгунов, крымский погром вызвал даже специальную ревизию ВЦИКа, во время которой были допрошены коменданты отдельных городов. В свое оправдание они предъявляли телеграмму упомянутых выше Белы Куна [26] и Розалии Самойловой, содержавшую приказ немедленно расстрелять зарегистрированных офицеров и военных чиновников [27]. Мельгунов использовал в качестве источника публикации эмигрантской прессы. В частности, 26 июля 1921 г. собственный корреспондент парижских «Последних новостей» из Константинополя сообщал: «Прибывшая в Севастополь "Чрезвычайная следственная комиссия" для расследования дела о массовых расстрелах офицеров в ноябре прошлого года установила, что единственным (главным? — С.Б.) виновником расстрелов является бывший крымский диктатор Бела Кун. Он разослал во все города Крыма циркулярную телеграмму, предписывающую местным властям "расстрелять всех офицеров, служивших у Деникина и Врангеля и во время германской кампании". Ответственность за точное выполнение приказа Бела Кун возложил на комендантов городов, которые по мере сил и оправдали доверие диктатора» [28].
Нелишне напомнить здесь резолюцию первой Всеукраинской конференции «Реввоентрибуналов» по докладу председателя «Реввоентрибунала ВСУ» (22—25 февраля 1921): «Отменой расстрела в январе 1920 года Советская власть показала всему миру, что смертная казнь не связана с существом диктатуры пролетариата и что этой чрезвычайной мерой репрессии трудящиеся вынуждены пользоваться как средством борьбы, поскольку к этому вынуждает сама буржуазия» [29]. (Речь идет о постановлении Совнаркома РСФСР от 19 января 1920 года [30].) Не лишено интереса, что 2 февраля 1920 г. Всеукрревком (подписи Петровского, Затонского, Гринько и др.) принял решение, в отличие от РСФСР, все-таки не останавливаться «ни перед какими мерами, вплоть до применения системы
