красного террора» [31]. Вскоре отменили соответствующее решение и в России. Лацис писал: «Но мы снова заявляем, что как только нам удастся окончательно сократить вражеские шайки, мы снова откажемся от применения расстрела, если только контрреволюционеры нас снова к этому не вынудят» [32]. Упомянутое постановление не распространялось также на зону боевых действий.
Если зарегистрированного даже не убивали сразу, сама регистрация влекла за собой «заведение дела», осуществлявшееся в виде особого учета. В течение нескольких лет происходил «затяжной отбор кадров», в результате чего, как констатировал официальный документ, в армии и на флоте был подобран «наиболее ценный и испытанный командный состав». 11 февраля 1925 г. появилось постановление ЦИК и СНК СССР «О снятии с особого учета некоторых категорий бывших белых офицеров и военных чиновников». Индульгенцию получили, понятно, далеко не все. Снимавшихся с учета категорий было всего две. Постановление касалось бывших белых офицеров и воинских чиновников:
• находящихся к моменту издания настоящего постановления в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Рабоче-Крестьянского Красного Флота;
• награжденных орденами Красного или Трудового Знамени — как служащих в Красной Армии и Красном Флоте, так и находящихся в запасе [33].
Разумеется, это постановление также действовало лишь «до особого распоряжения» и пожизненной охранной грамотой не являлась. Между тем имеются конкретные примеры ее применения. Так, не ранее 1920 года Особый отдел взял в Одессе на учет Александра Александровича Гаевского как офицера царской армии. С этого учета его сняли, вероятно, лишь вследствие упомянутого постановления, — 30 декабря 1925 г. Дело на него, № 24252, было прекращено [34].
Много лет спустя, в 1955 г., сын Вернадского, видный историк русской эмиграции Георгий Вернадский записал со слов сестры:
«В Симферополе осталось много офицеров Врангелевской армии, не поспевших на посадку на пароходы в Севастополь. Отец распорядился немедленно выдать им (по словам сестры их было около 200 человек) свидетельства, что они студенты Таврического университета — и этим спас их. Но слух об этом, очевидно, пошел по городу и как только пришли большевики, на квартиру родителей пришел чекист. Отца не было дома, была только мать. Сестра пришла домой во время разговора матери с чекистом. Чекист говорил, что ему известно, что выданы были студенческие свидетельства офицерам и, очевидно, требовал "сознания" (и выдачи имен), угрожая, что в противном случае отца расстреляют. Ниночка говорит, что она никогда не видела мать (всегда выдержанную, мягкую и вежливую) в таком состоянии. Лицо ее было в красных пятнах, она топала ногами и кричала чекисту: "Вон!". Тот так и ушел» [35].
Несмотря на то, что расстрелы Белы Куна и Землячки вызвали даже какую-то ревизию, регистрация и проверка населения в Крыму после этого не уменьшилась, не сузилась, а наоборот, расширилась. Когда миновал ажиотаж первых дней, начали вылавливать по анкетам. Сквозь узенькое ситечко чекисты пропустили все свежее, вновь прибывшее население Крыма. В деле Марии Васильевны Бразоль сохранилась заполненная 21 декабря 1920 г. «Анкета для регистрации лиц, прибывших в Крым после 1917 года» [36]. Иначе говоря, после проверки военных и произведенной после этого ревизии были проверены также все гражданские лица. Новую власть интересовали все, от нее бежавшие.
Зарегистрировав население, прибывшее в Крым после 1917 г., власть получила, таким образом, информационную основу, на которой можно было устроить новую чистку [37]. На экстренном заседании Политбюро ЦК КП(б)У от 30 июня 1921 г. рассматривался вопрос о Севастополе. В протоколе записано: «О Севастополе. Обратиться к Крымскому Областному с предложением произвести чистку в Севастополе от контрреволюционных элементов. Настоящее постановление поручается провести т. Фрунзе в ЦК РКП» [38]. Расстрелы в Крыму, считается, прекратились в октябре 1921 г., — с конца лета там неистовствовал голод [39].
Будто непосредственно о крымской эпопее советский доктор юридических наук, историк юриспруденции В.М. Курицын писал в 1972 году: «[...] даже в самые острые моменты гражданской войны Советская власть не только стремилась обеспечить в полном объеме права и свободы трудящихся, но и добивалась того, чтобы даже представителям враждебных классов были предоставлены определенные правовые гарантии, чтобы никто не был привлечен к ответственности без вины» [40]. Очень трогательное заявление.
Понимание крымской акции большевиков будет более полным и объемным, если мы сопоставим ее с их действиями в, казалось бы, совершенно отличных от Крыма условиях, например в Одессе, причем в другое время. Одесса была окончательно взята Красной армией гораздо раньше, 7 февраля 1920 г., то есть когда Крым Ленину с Троцким еще активно противостоял. На следующий день, 8 февраля, в городе была создана одесская губернская чрезвычайно-следственная комиссия во главе с товарищем Северным, начальником разведотдела Л. Мамендосом и секретарем Юрко [41]. И вот сразу же после взятия Одессы, 10 февраля 1920 г., вышел приказ № 1 штаба Н-ской Красной армии: «Все находящиеся в гор. Одессе и его пригородах бывшие генералы, штаб и обер офицеры и военные чиновники обязаны явиться в штаб Н-ской армии "гостинница Пассаж" в следующие сроки [... 12 и 13 февраля]. Неявившиеся [...] подлежат ответственности по всей строгости военно-революционных законов» [42]. А вскоре появился приказ «коменданта города Одессы и порта», в котором говорилось: «Всем офицерам и военным чиновникам бывшей добровольческой армии, как зарегистрированным [...] так и не зарегистрированным, а также и тем, кои находятся на службе в советских учреждениях и воинских частях, находящихся в Одессе, приказываю явиться на регистрацию [...]. Виновные в неявке [...] объявляются вне закона и будут рассматриваться как шпионы и изменники советской власти» [43].
В течение всего 1920 года одесские газеты изобиловали подобными приказами. Регулярно печатались приказы или извещения о регистрации «буржуазии», «бывших офицеров кавалерии», «военнообязанных», «всех лиц медперсонала», «всех лиц с высшим юридическим образованием», «эстонцев», «авиаторов», «всех военных моряков», «мужчин призывных возрастов», «всех бывших офицеров и военных чиновников», «всех граждан польской национальности», «всех медицинских врачей», «всех граждан английской, литовской и румынской национальности» и т.д. Как отмечает С.З. Лущик, «в каждой из упомянутых категорий всегда присутствовало некоторое количество бывших офицеров. И вся жизнь их проходила в явках на регистрацию. Практически они были уже "вне закона"» [44]. Итоговые регистрации офицеров были произведены 18—24 ноября и 1—5 декабря 1920 г. Общее количество арестованных за 1920 г. одесской чрезвычайкой составило
