типологически более разнообразным набором источников: нарративные преобладают, но возможность опереться на нормативный и документальный материал вполне реальна. В известной мере то же самое можно сказать о Северной Галлии этого периода. История готской Испании освещена как нормативными, так и нарративными источниками, к тому же более разнообразными, отсутствие же актового материала в какой-то мере компенсируется формулами. Что же касается каролингской, тем более посткаролингской эпохи, то, идет ли речь о Северной Галлии, Германии или Италии, к услугам исследователя практически весь набор источников, на который может рассчитывать медиевист.
Комментария заслуживает также структура как нарративного, так и документального материала. Местная хронография необычайно малочисленна и лапидарна. Даже политическую историю региона приходится восстанавливать либо по грамотам, либо по иноземным, прежде всего северофранцузским, историческим сочинениям. В нашем распоряжении по преимуществу агиографические памятники (для постмеровингской эпохи это практически единственный вид нарративных источников), а также проповеди, трактаты, послания, стихотворные тексты.
Документальные источники очень богаты, но распределены крайне неравномерно и в хронологическом, и в географическом отношении. Грамоты VI–VIII вв. можно пересчитать по пальцам; массовым актовый материал становится лишь с IX и особенно X в., но не повсеместно. В целом, вплоть до XI в. лангедокские грамоты более многочисленны, чем провансальские, затем их количественное соотношение уравновешивается. На локальном уровне картина гораздо более пестрая, что вызвано как неодинаковой сохранностью документов, так и изначально неодинаковой культурной ситуацией. Основная масса документов дошла до нас в составе картуляриев, остальные — в виде копий, сделанных эрудитами XVII–XVIII вв. и, в меньшей мере, в виде подлинников и отдельных (некартулярных) копий, изготовленных еще в средневековье. Соответственно, представительность сохранившегося актового материала следует выяснять применительно к каждому комплексу отдельно. Достоверность копий иногда также представляет собой серьезную проблему. Другая связана с малочисленностью инвентарных документов. Хотя один из них — Марсельский политик 814 г. — содержит по ряду вопросов уникальную информацию и является для данной работы одним из главных источников, возможности для сопоставления инвентарного и актового материала ограничены.
Практически все источники по истории Средиземноморской Франции в раннее средневековье опубликованы, как и подавляющая часть текстов, созданных в XII в. К сожалению, качество некоторых публикаций (прежде всего актового, а также агиографического материала) не отвечает сегодняшним стандартам, но с этой проблемой сталкиваются едва ли не все медиевисты. Учтены все известные мне публикации источников. Обращение к подлинникам, ставшее для меня возможным совсем недавно, носит эпизодический характер и касается лишь отдельных сюжетов. Речь идет по преимуществу о ретроспекции или о проверке точности и полноты более поздних копий и печатных изданий.
Работа построена на сочетании данных различных источников. Однако некоторые источники являются "базовыми". Для V в. это трактаты и письма, для VI в. — проповеди Цезария Арелатского и житийная литература; историю VII в. приходится восстанавливать по крупицам, используя в качестве основных все имеющиеся тексты; применительно к VIII в. самым важным, рисующим цельную картину, источником является завещание патриция Аббона (739 г.); ранний каролингский период исследуется с опорой на Марсельский полиптик, затем на первый план выходит актовый материал, перепроверяемый по возможности с помощью других источников.
2. Нормативные источники
В нашем распоряжении нет правовых памятников местного происхождения с рубежа V–VI вв., когда были заложены основы вестготского законодательства, и до XII–XIII вв., когда появляются первые городские статуты. И это вполне понятно. После крушения Тулузского королевства вестготов (507 г.) изучаемый регион превратился в периферию крупных государственных образований; вплоть до возникновения городских коммун и устойчивых территориальных княжеств здесь не было власти, способной и склонной к изданию законов.
Разумеется, в изучаемый период в Средиземноморской Франции действовало какое-то законодательство, либо возникшее в предшествующую эпоху, либо принесенное извне. В документах этого времени нередки ссылки на римские и франкские законы (и в Провансе, и в Лангедоке), а также на законы готов (только в Лангедоке) [230]. Lex romana южнофранцузских грамот IX–XI вв. — это, в основе своей, Кодекс Феодосия [231]. Lex gotorum — это Вестготская правда в ее. основной редакции, осуществленной в 651 г. королем Рецесвинтом, с некоторыми более поздними добавлениями. Слова Lex salica говорят сами за себя. Обращение к этим памятникам позволяет лучше понять природу некоторых правоотношений [232], но значение их как источников по данной теме не следует преувеличивать: слишком много столетий и километров отделяют их создателей от Средиземноморской Франции интересующей нас эпохи. Нужно было бы выяснить, как понимались и как применялись в изучаемом обществе те или иные положения этих законодательств. Но такого исследования до сих пор нет, и произвести его сложно, так как в южнофранцузских грамотах ссылки на древние законы даны, как правило, в слишком общем виде [233]. Цитаты и ссылки на точно указанные статьи характерны лишь для руссильонских (как и всех каталонских) документов [234]. В других местностях они встречаются разве что как исключение [235]. По всей видимости, во многих случаях составители грамот не столько апеллировали к конкретному судебнику, сколько подчеркивали этническую принадлежность контрагентов сделки [236].
Наиболее сложен вопрос о характере римского права, действовавшего в изучаемую эпоху. Вплоть до XII–XIII вв. это право развивалось без воздействия со стороны Кодекса Юстиниана и представляло собой вульгаризированную (чем дальше, тем больше) версию классического права. Однако, с точки зрения системы основных понятий и принципов применения, оно было, безусловно, римским, восходящим к Кодексу Феодосия и правовой практике Поздней империи, так что рецепция не привела и не могла привести к появлению типологически иного права.
Несмотря на многовековую научную традицию, эта проблема недостаточно разработана. Думаю, что помимо источниковедческих трудностей его изучению мешает отсутствие должного внимания к самому понятию "право", которое чаще всего отождествляют либо с позитивным правом и правовой теорией, либо с правовыми процедурами — в ущерб системе базовых понятий и правовой практике. Замечу, что исследователи этой практики, например Р. Обена, обычно приходили к более оптимистическим выводам о судьбах римской правовой культуры [237], чем те историки, что подходили к этому вопросу с точки зрения истории судебных институтов или преподавания права [238]. Разумеется, раннесредневековое римское право во многих отношениях отличается от классического. Обманчивой бывает сама юридическая терминология. Например, слово testamentum нередко употребляется как синоним pactum и означает договор, в том числе купли-продажи [239]. Однако такие метаморфозы характерны и для других систем права. В частности, германский термин guerpitio (werpitio), означающий уступку спорного имущества по
