решению суда, в X–XI вв. довольно часто употребляется в сугубо частно-правовом контексте, в том числе в отношении дарений [240]. Замечу попутно, что необычайно распространенный в это время институт дарения, конечно же, не идентичен классической римской donatio, во всяком случае, по форме.
Пафос противопоставления права эпохи рецепции более раннему был бы более понятен, если бы рецепция сопровождалась появлением нового законодательства, на которое должна была ориентироваться правовая практика. Но ведь ничего похожего не произошло. Субъективно рецепция римского права была попыткой возврата к рафинированному праву столичных юристов, всегда отличавшемуся от реального права римской провинции, объективно — коррекцией и приведением в порядок правовых представлений, бытовавших в течение раннего средневековья. При этом рецепция коснулась в первую очередь обязательственного права, пришедшего в первые столетия средневековья в упадок вместе с рынком; вещное право подверглось меньшему воздействию [241]. Процесс рецепции растянулся, как минимум, на два-три столетия и поначалу усилил понятийную разноголосицу юридических текстов, усугубив тем самым источниковедческие трудности, стоящие перед исследователем.
Из собственно средневековых нормативных источников нужно отметить памятники местного законодательства XII–XV вв. [242], в ретроспективном плане почти не привлекавшиеся. В целом, южнофранцузские статуты посвящены вопросам внутригородской жизни, подверженной наиболее динамичным изменениям, и сравнительно мало касаются отношений города с сельской округой и даже сельскохозяйственных занятий горожан, хотя есть и исключения. Местные памятники княжеского законодательства практически отсутствует. Исключение составляют "Барселонские обычаи" [243], обращение к которым в ряде случаев оказалось небесполезным.
В работе использованы также капитулярии франкских королей. Для изучения одного вопроса — об институте aprisio — они содержат очень ценную информацию, но, к сожалению, это единственный аспект южнофранцузской истории, специально затронутый в капитуляриях [244]. Другие, общеимперские постановления Каролингов нужно использовать с несравненно большей осторожностью, чем при изучении региональной истории Северной Франции или Германии. Запечатленная в капитуляриях действительность и лексические средства ее фиксации, несомненно, северные. Сравнение данных капитуляриев об апризионариях с данными лангедокских и каталонских грамот убедительно показывает, что даже в том случае, когда распоряжение, вышедшее из королевской канцелярии, посвящено сугубо южнофранцузскому явлению, содержащаяся в нем информация нуждается в серьезной корректировке.
Для данной работы очень важны акты поместных соборов, как позднеримских [245], так и раннесредневековых. Последние распадаются на несколько групп — не только по характеру публикаций, но и по географической близости к изучаемому региону. В целом, наиболее ценны постановления соборов раннего времени, поскольку некоторые из них проходили на территории Средиземноморской Галлии [246]. Один из самых важных соборов, Агдский, состоявшийся в 506 г., прошел под председательством Цезария Арелатского, внесшего решающий вклад в выработку его решений [247]. Не менее информативны постановления вестготских соборов — один из главных источников по истории Испании и Септимании VI–VII вв. [248] Что же касается актов каролингских соборов, они освещают по большей части церковную жизнь Северной Франции и Германии и по ряду вопросов (например, питания и других аспектов повседневной жизни) не могут служить нам надежным источником. Опубликованные около века назад в серии MGH, и очень качественно [249], они, однако, давно нуждаются в переиздании, с учетом введения в оборот новых рукописей и множества специальных исследований. Хуже всего обстоит дело с публикациями постановлений поместных соборов. Некоторые из них вообще не найти иначе, как в собраниях XVIII в. [250], другие доступны в серьезных изданиях конца прошлого столетия, например во "Всеобщей истории Лангедока", но полного собрания материалов, относящихся к Средиземноморской Франции не существует. В последние годы им стали уделять больше внимания, но до научных публикаций дело пока не дошло.
В этом отношении больше повезло монастырским уставам, хотя они сравнительно редко привлекаются для изучения социальной истории. Попытки регламентации монашеской жизни предпринимались в южной Галлии с начала IV в., свидетельством чему сочинения Сульпиция Севера, Паулина Ноланского и особенно Иоанна Кассиана, оставившего в своих трактатах прямые предписания на этот счет [251]. Но как нормативные памятники, уставы появляются с VI в. Древнейшие (один для монахинь, другой для монахов) были сочинены Цезарием Арелатским [252], опиравшимся при этом на Августина [253], причем второй устав, в общем и целом, является сокращенной версией первого [254]. Преемник Цезария, епископ Аврелиан (546–551) также написал два устава, близкие по содержанию, но различающиеся все же важными деталями [255]. Он основывался, прежде всего, на текстах Цезария, также Августина, Кассиана и Василия, однако у него можно найти и вполне оригинальные сентенции. Более оригинален устав Ферреола из Изеса [256], предположительно епископа этого города (553–581), — согласно Григорию Турскому, образованного писателя, подражавшего Сидонию Аполинарию [257]. Он был написан для монастыря, основанного им либо в диоцезе Изеса, либо в диоцезе Ди, на юго-западе Дофинэ. Ферреол также черпал мысли у Августина, Цезария, Аврелиана, в уставах восточного христианства, но наиболее очевидна близость его текста к тексту Бенедикта Нурсийского, хотя неясно, идет ли речь о заимствовании или об общих источниках. Круг замыкает "Устав монастыря Тарнант" [258]. Написанный неизвестным автором, жившим в третьей четверти VI в., он представляет собой редкий сплав норм, заимствованных из самых разных источников. К сожалению, текст плохо локализуется. Принято считать, что речь идет о монастыре, расположенном на Роне, неподалеку от ее слияния с Изер, либо, что, как будто, менее вероятно, о местности в верховьях Тарна. В любом случае, это памятник южногалльского происхождения.
3. Нарративные источники
Расхожее представление о скудости южнофранцузских нарративных источников справедливо лишь отчасти: в отношении некоторых жанров и некоторых периодов.
Хронографический материал действительно беден. Если не считать хронику Сульпиция Севера, которую можно считать южногалльской лишь с некоторой долей условности, первые исторические произведения местного происхождения появляются лишь при Каролингах. Речь идет о двух сводах анналов, называемых также хрониками, созданных в аббатствах Аниан и Муассак. Оба восходят к Большим королевским анналам и отличаются от них, как и между собой, лишь некоторыми деталями, впрочем, достаточно ценными, почерпнутыми из какого-то несохранившегося текста, по-видимому, местного происхождения. Анианские анналы доведены до 842 г., Муассакские — до 818; и те и другие начинаются 670 г., однако оригинальные записи касаются событий каролингского времени и посвящены либо внутренней жизнью аббатств, либо перипетиям борьбы с арабами [259]. Почему эти анналы пресеклись, неясно, тем более, что в дальнейшем в некоторых церковных учреждениях региона, в
