прошлом оставалась эпоха Каролингского Возрождения и единства франкского государства, тем более случайными становятся известия северных хронистов о средиземноморских областях. Примером могут служить "Анналы" Флодоарда.
Еще менее информативны в данном вопросе арабские нарративные источники. В VIII в., когда воины ислама часто появлялись в Южной Франции, арабская историко-географическая литература еще не существовала. Древнейшие арабские исторические сочинения, содержащие связный рассказ о времени Конкисты, относятся к X–XI вв., когда влияние Кордовы ограничивалось уже Пиренейским полуостровом. Поэтому конкретных и достоверных сведений о раннесредневековой Франции в них очень мало [282]. Самое большее, что они могут дать, это представление о состоянии морской торговли и мореплавании вообще в Западном Средиземноморье, но и к этим данным относится нужно с осторожностью [283]. Странным, на первый взгляд, является тот факт, что арабские авторы ничего не говорят о своих единоверцах, обосновавшихся в конце IX в. на побережье Прованса [284]. Возможно, это объясняется тем, что возникновение мусульманских опорных баз в Ле Френэ не было инициативой Кордовы, а явилось результатом самочинных действий пиратов испанского Леванта, освещать которые придворные историки считали нецелесообразным [285].
Переходя к характеристике агиографических источников, заметно более многочисленных и богатых, начну с проблемы их выявления. То, что в литературе не существует обзоров агиографических текстов, относящихся к изучаемому периоду и региону, вполне закономерно, поскольку этот "хронотоп" никогда прежде не был предметом специального исследования. Беда в том, что такой перечень не удается составить и путем механического объединения более частных библиографических обзоров. Лучше всего освещен самый ранний период (IV–VI вв.) — сошлюсь на упомянутые выше работы К.Ф. Штрокера, Г.Дж. Бека, М. Хайнцельмана, Р. Ван Дама, Р. Мэтисена и только что опубликованную монографию Б. Божар [286]. Но поскольку все они занимались существенно другими сюжетами и, за исключением Г.Дж. Бека, писали о Галлии в целом, поневоле жертвуя менее важным и выигрышным материалом, список привлеченных ими источников, с точки зрения поставленных в этой работе задач, нельзя считать исчерпывающим. Еще менее полны аналогичные обзоры, относящиеся к более поздней эпохе. Причина на ладони: для всех авторов, занимавшихся каролингским и посткаролингским периодами, например для Э. Манью-Нортье и Ж.-П. Поли, агиографические источники служили лишь скромным дополнением к источникам документальным, почти недоступным исследователям римского или меровингского времени. В результате некоторые агиографические тексты, даже будучи опубликованными, по сути дела, остаются неизученными. Кстати, качество их изданий по большей части оставляет желать лучшего. Подлинно научные публикации, тем более отвечающие современным требованиям, — скорее, исключения из правила. Большинство текстов последний раз издавались в Acta Sanctorum и Patrologia latina, иные и вовсе доступны лишь благодаря "Анналам" Ж. Мабильона. При этом более поздняя публикация — отнюдь не обязательно лучшая. Волевые решения Б. Круша, отвергавшего "недостоверные" пассажи даже тех житий, которым все-таки нашлось место в Monumenta Germaniae Historica, вошли в профессиональный фольклор. А ведь на этом поприще работали исследователи с куда меньшим кругозором. Приведу лишь один пример фетишизации Urtext'a. В конце XIX в., опираясь на более надежную рукопись, болландисты переиздали житие св. Арегия Гайского — современника Григория Великого. В нем не оказалось последней главы, известной по Acta Sanctorum, с рассказом о медведе, "пришедшем из далеких гор", который заломал и съел быка, везшего из Италии священные реликвии; не растерявшись, святой епископ велел зверю впрячься в телегу и так въехал в свой город, медведь же до конца своих дней мирно жил при кафедральном соборе [287]. Охотно верю издателям, что этот пассаж — более поздняя вставка, предположительно (страшно даже подумать!) X–XI вв., но не привести ее хотя бы в примечании — значит, иметь очень своеобразное представление об историческом источнике.
Не ставя своей целью перечислить все агиографические памятники, использованные в данной работе, скажу, что их гораздо больше, чем принято думать, и что они более информативны, чем можно было бы предположить априори. В свое время я посвятил целый год чтению Acta Sanctorum и обнаружил достаточно много любопытных текстов, практически не задействованных в "большой" историографии. Трудности, связанные со введением этих текстов в научный обиход, в одиночку не преодолеть, но иногда игра стоит свеч.
Отвлекаясь от историографических недоразумений, например от того обстоятельства, что за бортом почти всегда остаются тексты, относящиеся к докаролингской Септимании (поскольку она входила в состав вестготского, а не франкского государства, с которым, как правило, молча отождествляют Галлию), скажу без обиняков, что главная причина игнорирования ряда агиографических сочинений кроется в несовершенстве метода.
В современной медиевистике упор обычно делается на те жития, которые несут в себе информацию о конкретном человеке и обстоятельствах его жизни. Эта информация анализируется в контексте истории политических и церковных институтов, истории элиты и территориальной организации данной местности. Такой подход — назовем его событийным — нередко вполне оправдан, тем более что бурное развитие просопографии позволило систематизировать огромное количество разрозненных и случайных сведений, иначе маловразумительных. В известном смысле, просопография создала новый источник, по крайней мере принципиально новые возможности задействовать целые массивы фактов, которые в силу рассредоточенности по десяткам и сотням текстов (в том числе эпиграфических) прежде не удавалось использовать сколь-нибудь активно. Однако именно с этой точки зрения, южногалльские жития зачастую представляют минимальный интерес, поскольку содержат мало конкретных, тем более достоверных фактов о жизни своих героев.
Разумеется, в нашем распоряжении есть целый ряд агиографических текстов, созданных современниками, соотечественниками и даже друзьями святого. Таковы, например, жития Гонората Леренского и Иллария Арелатского, написанные по горячим следам в середине V в. [288], или житие Цезария Арелатского, сочиненное пятью его учениками во главе с тулонским епископом Киприаном [289], из более поздних — жития Бенедикта Анианского (ум. в 821 г.), вышедшее из-под пера его ученика Ардона [290], впоследствии, кстати, тоже канонизированного, и аббата Изарна (ум. в 1047 г.), написанное вскоре после его смерти кем-то из монахов Сен-Виктор-де-Марсель [291]. Но это, скорее, исключения из правила. Так, оставляют место сомнению некоторые агиографические тексты Григория Турского [292] и Фортуната [293], знавших о южногалльских святых и о самой Южной Галлии главным образом понаслышке или из других литературных источников. Очень интересное житие провансальского магната Бабона (ум. в 896 г.), увидевшее свет в конце X в., сочинил иноземец, каноник из итальянского города Вогера, где святой нашел пристанище и вечный покой [294]. Автор основывался как на местных преданиях, так и на рассказах южнофранцузских паломников, но очевидно и то, что он привнес в повествование итальянский колорит. Иноземное происхождение агиографических,
