грамоты.
Ян Казимир, насколько позволяли ему власть и средства, начал готовить войско для подавления украинского восстания. Вопреки желанию большинства шляхты, он не утвердил Вишневецкого в гетманском достоинстве, ибо против него продолжала действовать часть сенаторов, с канцлером Оссолинским во главе; да и сам новый король не благоволил к нему, как бывшему противнику своей кандидатуры; вероятно, не остались без внимания и настойчивые требования Хмельницкого, чтобы Вишневецкому не давали гетманскую бумагу. В ожидании, пока освободятся из татарского илена Потоцкий и Калиновский, Ян Казимир взял в собственные руки руководство военными делами. А между тем в январе наступившего 1649 года к Хмельницкому отправлена была для переговоров обещанная комиссия, во главе которой вновь поставлен известный Адам Кисель. Когда комиссия со своей свитой переправилась под Звяглем (Новгород-Волынский) через реку Случ и вступила в пределы Киевского воеводства, то есть Украины, то она была встречена одним казацким полковником (Донцом), назначенным для ее сопровождения; но по дороге в Переяслав население принимало ее враждебно и отказывало доставлять ей продовольствие; народ не желал никаких переговоров с ляхами и считал поконченными всякие с ними отношения. В Переяславе хотя гетман сам вместе со старшиной встретил комиссию, с военной музыкой и пушечной пальбой (9 февраля), однако Адам Кисель тотчас убедился, что это был уже не прежний Хмельницкий с его уверениями в преданности королю и Речи Посполитой; теперь тон Богдана и его окружавших был гораздо выше и решительнее. Уже при церемонии вручения ему от имени короля гетманских знаков, именно булавы и знамени, один подпивший полковник прервал риторичное слово Киселя и выбранил панов. Сам Богдан с явным равнодушием отнесся к сим знакам. Последовавшие затем переговоры и совещания не привели к уступкам с его стороны, несмотря на все медоточивые речи и убеждения Киселя. Хмельницкий по обыкновению своему часто напивался и тогда грубо обращался с комиссарами, требовал выдачи своего врага Чаплинского и грозил ляхам всякими бедствиями; грозил истребить дуков и князей и сделать короля «вольным», чтобы он мог одинаково рубить головы провинившимся и князю, и казаку; а себя самого называл иногда «единовластителем» и даже «самодержцем» русским; говорил, что прежде он воевал за собственную обиду, а теперь будет сражаться за православную веру. Полковники хвастались казацкими победами, прямо насмехались над ляхами и говорили, что они уже не прежние, не Жолкевские, Ходкевичи и Конецпольские, а Тхоржевские (трусы) и Зайончковские (зайцы). Напрасно также комиссары хлопотали об освобождении пленных поляков, особенно взятых в Кодаке, Константинове и Баре.
Наконец комиссия едва добилась согласия заключить перемирие до Троицына дня и уехала, увозя с собой некоторые предварительные условия мира, предложенные гетманом, а именно: чтобы в Киеве или на Украине самого названия унии не было, также чтобы не было иезуитов и жидов, чтобы киевский митрополит заседал в сенате, а воевода и каштелян были бы из православных, чтобы гетман казацкий подчинен был прямо королю, чтобы Вишневецкий не был коронным гетманом и так далее. Определение казацкого реестра и других условий мира Хмельницкий отлагал до весны, до общего собрания полковников и всей старшины и до будущей комиссии, имеющей прибыть на реку Росаву. Главной причиной его неуступчивости, по-видимому, было не столько присутствие тогда в Переяславе иноземных послов и надежда на помощь соседей, сколько неудовольствие народа или, собственно, черни, которая явно роптала на эти переговоры и бранила гетмана, опасаясь, чтобы он ее снова не отдал в крепостное состояние польским панам. Хмельницкий иногда высказывал комиссарам, что с сей стороны самой его жизни грозит опасность и что без согласия войсковой рады он не может ничего сделать. Как ни было неудачно и на сей раз посольство Адама Киселя с комиссией и как ни порицали многие вельможи сего православного русина, обвиняя его чуть ли не в измене Речи Посполитой и в тайных соглашениях со своим единоплеменником и единоверцем Хмельницким (которого некоторые интеллигентные поляки называли Запорожским Макиавелем); однако король оценил направленные к умиротворению труды престарелого и уже одолеваемого болезнями воеводы Брацлавского: в то время умер воевода киевский Януш Тышкевич, и Ян Казимир дал Киевское воеводство Киселю, повысив его тем в сенаторском ранге, к еще большему неудовольствию его товарищей панов-рады 6.
Как и следовало ожидать, заключенное Киселем перемирие не повело к миру: та и другая сторона готовилась к решительной борьбе и ожидала весны, чтобы возобновить войну. Ожесточение казаков, между прочим, выразилось и в убиении помянутого шляхтича Смяровского, при конце перемирия вновь посланного к Хмельницкому с письмом от короля. Заподозрив в нем шпиона, казаки его утопили. Поляки первые открыли военные действия. Оставив за собой главное командование, Ян Казимир взял себе в помощники трех региментарей: Фирлея, Лянцкоронского и уже известного нам Остророга. Коронное войско двинулось двумя колоннами: одна с Фирлеем на Заславль, другая с Лянцкоронским и Остророгом на Константинов и Межибож: князья Вишневецкий, Корецкий и некоторые другие паны со своими полками также ударили на условленную (демаркационную) линию Случ – Южный Буг и потеснили стоявшие вдоль нее казацкие отряды. Поляки выиграли несколько отдельных стычек и отобрали или сожгли несколько замков; а по линии Припяти удачно воевали против казаков отряды литовского гетмана Януша Радзивилла. Но недолго продолжался этот перевес на стороне поляков. К ним пришла весть, что Хмельницкий приближается с огромным будто бы 200-тысячным казацким войском и что вместе с ним идет сам хан Ислам-Гирей во главе 100 000 татар крымских, ногайских, перекопских и буджацких. (Цифры по крайней мере втрое увеличенные.) Польские региментари соединили свои силы и отступили к Збаражу; по их усильным просьбам, к ним примкнул и Вишневецкий, забыв свои личные обиды ради общего дела. Польское войско, в числе 15 000—20 000, стало обозом около Збаражского замка и окопалось. В первых числах июня подошли сюда Хмельницкий и хан. Первые попытки взять окопы штурмом были отбиты. Тогда казаки и татары со всех сторон обступили польский лагерь. Душой обороны явился все тот же малый ростом, но великий мужеством и неукротимый Вишневецкий. Когда окопы оказались слишком обширными, он не раз заставлял сокращать их или обносить лагерь новыми, еще более высокими валами. Хмельницкий близко окружил их своими шанцами, с которых громил неприятелей ядрами и картечью из нескольких десятков орудий. Осажденные укрывались от них, а также и от казацких пуль и татарских стрел, в норах и только в случаях штурма высыпали наверх. Около двух месяцев длилась эта отчаянная оборона. В польском лагере все продовольственные запасы были съедены; теперь ели кошек, собак, мышей и всякую падаль (коней еще в
