мещане, до сих пор его поклонники и побратимы, запирали перед ним ворота. Когда
достиг он Пикова, не пустили его в город. Он перевел дух на голом поле, на тающем
снегу, и номчался к Брацлаву. Полевой гетман не спускал его с глаз: один только час
пути отделял неприятельские силы. Брацлавяне поступили так же, как и ИИиковцы.
Пронюхал царь Наливай зрйду издали, запек, что называется, в сердце обиду, и круто
повернул вправо к Прилукам, селу, лежащему под Собом, в нынешней Киевской губер-
.
95 .
ний. Эта колония, в конце XYI века, стояла на рубеже заселенного края: за нею к
востоку и югу простиралась пустыня.
„Наливайко укрылся в дуброве за селом. Выследил и там его Жовковский. Уже миль
30 бился он по весенней ростани, однакож наступил на Козаков тотчас же. Битва
продолжалась без видимой пользы до ночи. Противники были одинаково сильны и
одинаково надорваны. На другой день перед светом Северин был уже далеко, мчался в
ту сторону, гдї? лежат Синия Воды, и исчез в Диких Полях без вести.
Компания продолжалась уже две недели, и переходила в новую фазу. Наливайко
почти выскользнул из рук у Жовковского. Быстрота передвижения оказалась
безуспешною. Предстояло испытать иные способы. Но прежде всего Жювковскому был
нужен несколькодневпый отдых,—не для себя лично и не для людей, а для несчастных
лошадей, которые выбились из последних сил в бешеной гонитве. Кроме того, надобно
было ждать подкреплений: тысячью измученных жолнеров трудно было победить
летучего и стойкого противника.
От наступления на Козаков удерживало Жовковского так долго то, что ни
венгерская пехота, ни королевские жолнеры не получили жалованья за службу в
Волощине. Отчаянное положение, в какое поставили итолевого гетмана „скарбовые
люди11, вечно тормазнвгаие в Польше военное дело, заставило его броситься в поход
совершенно по-козацки — на удачу, чтобы, как говорит украинская боевая пословица:
„або добути, абб дома не бути®. Гоня изо дня в день домашнюю орду, полевой гетман
просил у великого гетмана королевских универсалов к панам „горных земель®,
Перемышльской, Львовской, Галицкой, а также земель Киевской, Волынской,
Брацлавской чтобы шли против своевольников (под которыми разумелись не одни
запорожцы, пе одни собственно так называемые козаки). Просил также и „позвовъ® на
соучастников Наливайка и Лободы. Как те, так и другие документы долженствовали
быть писаны „русским письмомъ®, согласно местному обычаю, подобно предыдущим,
уже разосланным. Боролось, как это мы видим, русское население края с разбойным
элементом своим, а не Поляки с Русью, как у нас представляют. Всего яснее
засвидетельствовали это приманенные к. козацкому промыслу и подверженные
козацкому террору города, запирая ворота свои перед бегущим царем Наливаем.
С загнанными до упаду коньми, при недостатке в огнестрельном оружии, только с
шестью фальконетами и несколькими куле-
96
.
вринами, не решался Жовковскии продолжать скифскую гонитву за реку Соб, в
таинственную Умангю, с её полусказочными Синими Водами. При том же ему хотелось
упредить в Киевщине Савулу, о котором узнал, что он готовится соединиться с Саском
и Лободою, хотелось также захватить челны и живность, которую козаки „призапасли
себе на Днепръ®. Всего больше рассчитывал польский полководец на православного
магната, князя Михаила Вишневецкого, который владел в Киевщине многими
имениями и разведывал о намерениях своевольников посредством своих слуг и
подданных.
Войско Жовковского увеличивалось медленно сверх квартяной кавалерии, которой
было у него теперь 1500 человек, в числе которых две роты, Темрюкова (татарская) и
Бекешова, пользовались установившеюся славою. Было у него также 300 человек
венгерской пехоты и кроме того несколько сот охотниковъ® из Бара, Константинова и
Хмельника.
Отдохнувши, двинулся Жовковский к Виннице, и послал оттуда одну хоругвь в
Брацлав. Славетники-мещане, освободясь от козацкого террора, воспреобладали над
своими анархистами, и выражали полную покорность представителям порядка. Им
предъявили королевский декрет, которым войт их, Тикович, и еще один из зачинщиков
бунта осуждались на смертную казнь. Эти наливайцы были выданы, отправлены в
Винницу и там обезглавлены „для примера®.
Коронный полевой гетман подвигался к востоку через Пиков и Погребище. Входил
он в самое жерло украинного своевольства. Противники его также готовились к борьбе,
и беспрестанно переменяли позиции, стремясь, под влиянием общей беды, к
соединению своих сил. В так называемой Умании, то-есть в пустыпях за Белою
Церквою, скрывался Наливайко. В окрестностях Белой Церкви лежал на лежах Лобода.
В Киеве хозяйничал полковник Саскб, а по соседству с ним расположился Савула „со
всею арматою запорожскою®. Не удалось Жовковскому разъединить их силою;
оставалась надежда на искусные переговоры.
Наливайко прислал из-за Синих Вод козака к брацлавскому старосте Струсю, прося
его склонить коронного полевого гетмана к помилованию, и обещая возвратить пушки,
захваченные, как в брацлавском, так и в других замках. „Я отвечал (доносил полевой
гетман великому), что не жажду ни его крови, ни его соучастниковъ®. Это он может
видеть из того, что, имея в руках не мало его товарищества, не свирепствую (nie pastwiк
њiк) над ними.
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОИЫПИ.
97
Пускай только распустит свою купу да отдаст Максимилианово знамя и пушки.
Если это сделает, обещал ему ходатайствовать у его королевской милости о пощаде его
жизни. Раскаяние произошло в нем не от честности: привели Наливайка к нему, как
донесено мне, бунты дружины. Несколько раз едва не убили его. Укоряют его, что
погубил много людей своим неуменьем гетманить (za њw№zи№ spraw№), всех довел
до голод/ и поделал пешими. В самом деле (продолжает Жовковский) не подлежит
сомнению, что бунт им надоел, и немного с ним осталось Козаков; разбегаются от него
беспрестанно. Не думаю, однакож, чтоб его раскаяние возимело последствия. Стелет
себе он дорогу и на другую сторону. Гораздо вероятнее, что подобный подобному
скорее будут (взаимно) верить (taki s takiem richley sobie bкd№ wierzyж), нежели
отдаться на милосердие его королевской милости, зная за собой столько злодеяний. Но,
с другой стороны, он и козакам не доверяет: боится, чтобы отобрав у него все, не
выкупились его горлом: этим давно уже ему грозили*.
Таковы были паны-козаки, как назвал их князь Острожский. Но не лучше их были и
паны-жолнеры, которых, в том же донесении, Жовсковский просит Замойского не
распускать за недостатком жалованья, чтоб они не присоединились к товариществу
козацкому, как это сделали роты Плоского и Чонганского.
Безразличие знамени, под каким шляхта и все вольные люди искали боевого
заработка, равно как и желание разобщить неприятелей, заставили полевого гетмана
писать в Белую Церковь к Лободе, взваливая всю беду на Наливайка и обещая
лободинцам исходатайствовать у короля прощение, еелибы они прибегнули к его
милосердию, выдали Наливайка и жили на прежних местах „стародавним способомъ*.
В таборе Лободы знали уже о „погроме наливайцевъ*, знали все, что произошло с
Наливайком. Козацкая чернь хотела убить подателя письма, говоря, что он приехал на
соглядатайство. Лобода также досадовал при черни и говорил посланцу: „Разве не мог
ваш гетман прислать какого-нибудь знатного шляхтича, а не тебя, точно сказал этим,
что негодяя к негодяям посылаетъ*? Однакож отпустил его с миром и дал ему
червонец, а письмо оставил без ответа. От этого посланца и от шпиона, который
находился среди Козаков, Жовковский узнал, что они намерены выступить из Бедой
Церкви к Киеву. Чернь настаивала, чтобы Белую
13
98
.
Церковь разграбить и выжечь. Но Лобода, вместе с Саксом и Шостаком, отвлек
руиншгков от их намерения.
В это время у Жовковекого образовался род авангарда из дружины местных
жителей, предводительствуемой православным украинским землевладельцем, князем
Рожинским, товарищем нынешних бунтовщиков по козацкому ремеслу, и приятелем
памятного козакам бискупа Верещинсйого, весьма популярным в их среде под именем
князя Кирика. Мелкие и потому темные в истории князья Рожинские делаются
известны только в царствование Стефана Батория. В 1580 годах Остафий Рожинский
является владельцем Коростышева. Один из его сыновей, Михайло, был державцем
