остановил его и весенний ледоход. Туда Карпо Подвисоцкий, козак-шляхтич, доставил
ему челны из-за Порогов. Въ
*) По другим известиям, убиты были еще: Дульский, герба Налэнч, радомский;
Станислав Лащ, герба Правдич, белзский; ИИалчовокий, герба Орел, заторский.
**) По другим известиям, 300.
***) В военном деле препятствие.
102
,
козацких купах, по известиям Жовковекого, преобладали два мнения: одни хотели
бежать за московский рубеж, другие—к татарскому хану, е тем чтобы, отдавшись на
„его ласку", воевать с Татарами Иолыну. Не смотря на выраженную королю готовность
ходить войною на Москаля так же, как и на Татарина, Наливайко направил общее
бегство за Днепр к Суле, которой роменские берега Москва называла своими.
К Жовковскому пришли между тем контингенты панов Потоцких и Ходкоишчей.
Молодой Ходкович, в то время еще православный, в сообществе православного князя
Кирика, захватил задний козацкий полк шляхтича Кремпского в Каневе, в день
Воскресения Христова, и так как опустошители Волощини и других православных
областей праздновали светлый праздник пьянством темным, как ночь *), то
православные ходковичане и кириковцы перебили u перетопили в Днепре
православных валивайцев. Вера здесь, как н во всех козаконанских усобицах, были ни
при чем.
Лиовковский уже и тогда знал, что козаки побегут в Лубни, хотя они стояли еще на
Днепре в нерешимости, броситься ли им в счастливую для валивайцев Белоруссию,
или в старинную Половецкую землю, в „поле незнаемое", по выражению варяжского
певца. Козаки позаботились о том, чтоб отнять у своих преследователей все средства к
переправе, и несколько перевозных суден затопили в Днепре. Но лишь только
направились к Переяславу, киевские мещане указали панам затопленные козаками
судна и предложили Жовковскому свои услуги. Козаки вернулись, под
предводительством Лободы, отрядом, довольно сильным для наказания „киянъ“ за
измену козацкому делу; но было уже поздно. Тогда Лобода вступил в словесные
переговоры с Жовковским, сидя в челне на Днепре. Жовковекий согласился пощадить
Козаков только под условием выдачи Наливайка и его сообщников. Наливайцы были в
козацком войске сильнее лободинцев, и переговоры не привели ни к чему. Пато старый
сечевик, шляхтич Кремдский, с пятью сотнями запорожцев, послушался совета
Жовковского и держался в стороне от Иадивайкова бунта, пока наконец был вынужден
присоединиться к заднепровским беглецам. Другой шляхтич, Додвысоцкий,
запорожский адмирал, не согласился оставить наливайцев без опоры и держался с
морскими чайками на Днепре, готовый к их услугам.
*) Украинская пословица: „ИИЪЯНЫЙ, як ничъ“.
.
103
Для наблюдения за ним, коронный полевой гетман оставил на Русском берегу
Днепра каменецкого старосту, Яна Потоцкого, а сам перешел на Татарский, В
Переяславле был замок, построенный уже давно киевским воеводою Константином II
Острожским. Но пограничные замки, под ведомством князя Василия, как известно,
пришли в крайний упадок. Город, лежавший между болотистых речек, Альты и
Трубежа, мог бы служить, пожалуй, точкой опоры для козацкой орды; но Жовковский с
каждым днем увеличивал свое войско прибывавшими к нему в помощь панами, а
козаки побросали склады припасов позади себя на Русской стороне Днепра и набрали с
собой козацких жен с детьми. Осада для них была бы гибельна. Наливайко и Лобода
бежали далее, к реке Суле.
Истребленные на Днепре паромы и байдаки, сверх затопленных, не скоро могли
быть восполнены новыми. Жовковский, как по отой, так и по другим причинам,
простоял на киевских высотах несколько недель, наконец переправился через Днепр, и
не застал уже в Переяславе Козаков.
Тогда Лубны были еще молодою, едва шестилетнею колонией. Основал ее, на
старинном урочище, воевавший с Косинским князь Александр Вишневецкий, и
иаименовалч>, по своему имени, Александровым. Не трудно было вытеснить Козаков
из новой колонии; но за местечком Александровым текла обильная затонами и
мочарами река Сула, а через нее шел длинный деревянный мост, перемежаемый
„греблями^ и дививший тогдашних инженеров, как чудо строительного искусства.
Козаки решили — перейти за реку, сжечь позади себя мост, воспользоваться
замедлением панов для дальнейших своих „утековъ*. Из-за Сулы легко было им
направиться и в московские придонецкия пустыни, пуда через 42 года бежал
прославленный у наст* Остраишца, и в низовья Днепра, куда мужественно
ретировались его действительно славные соратники. Но Жовковский из своего
становища под Супоем, писал, в половине мая, что будет преследовать Козаков хоть бы
„за московским рубежем, хоть бы и под Черным морем. Он просил только королевского
на то соизволения. Не скоро пришло оно к нему; но достойно замечания, что реляцию о
своей решимости Жовковский послал опять через того Русина, галяцкого каштеляна
Гойского, на устное донесение которого так много рассчитывал при начале своей
гояитвы, и которого родной брат сражался вместе с Вишневецким и другими панами
против Косинского под Пятком.
104
.
Коронный полевой гетман настиг Козаков еще в Лубнах. оная все их замыслы,
искусным распоряжением перевел за реку Сулу, через незабытый тогда еще Вгтовтов
брод, часть артиллерии и конницы; под начальством того Струся, которому было так
тесно от Наливайка в его старбстве, и перегородил „утикачамъ“ дорогу, как в
Московию, так и в Татарию. Между тем как потомок воспетых в древних думах братьев
Струсей совершал отважное, крайне рискованное дело свое, Жовковский занимал в
Лубнах Козаков заманчивыми для них переговорами; потом вытеснил их из местечка
на левый берег Сулы, не дал им при этом зажечь моста и, преследуя по пятам, поставил
бегущих между двух своих лагерей. Волей и неволей должны были они окопаться на
урочище Солонице, верстах в пяти от Лубен. Одной стороной своего табора примкнули
козаки к болотистому берегу Сулы; три остальные стороны четвероугольника выходили
в чистое поле.
В конце русского мая борющиеся силы стояли одна против другой во всеоружии
боевых средств и были готовы с обеих сторон на подвиги выносчивости, которою
козаки брали больше всего, по которой у соратников Жовковского было столько же, как
и боевого искусства. Наливайко, Лобода и присоединившийся к ним Кремпский
насчитывали у себя до 8,000 народу, кроме женщин и детей. Но Жовковский утверждал,
что в козацких окопах не больше 2,000 добрых воинов; остальных называл он кашею.
Коней боевых и ездовых было у них 10,000, пушек 21; большой запас оружия и
аммуниции. У панов набралось до 5,000 пехоты и кавалерии с 15 пушками: войско
сравнительно многочисленное.
Задача осаждающих состояла в том, чтобы лишить Козаков продовольствия и
принудить голодом к покорности; задача осажденныхъ—в том, чтоб утомить,
неприятеля вылазками, обмануть его бдительность и выскользнуть из панских рук,
подобно тому, как Наливайко, царь козацкой завзятости и гений козацких „утековъ*,
выскользнул из рук Жовковского в прилуцкой дуброве.
На Солонице, в том и другом становище, собрался цвет нашего малорусского
рыцарства, составлявшего польскую славу и польское бесславие. На Солонице среди
нас было весьма мало коренных Поляков, за исключением людей, ополячившихся
посредством веры. К числу таких Полонусов принадлежал и сам панский
фельдмаршал. Под его предводительством лучшие из нас бились против худших за
древнюю культуру днепровских Полян, под-
.
105
нятую из упадка политическим слиянием их с Поляками привислянскими,
озаренную просвещением Италии и Германии, стремившуюся к высшим идеалам
общественной свободы. Под знаменем конституционного государства и
цивилизованного общества стояли здесь против домашней орды люди обеих
национальностей, дослужившиеся впоследствии до высших дигнитарств. Были среди
них и православные строители (или ктиторы) церквей и монастырей, этих
единственных тогда устоев русского элемента в борьбе с объединителями двух
несоединимых вер, оказавшейся гибельною для Польши.
Как в начале знаменитого похода отвечали паны на зазыв полководца равнодушным
молчанием, так под конец спешили к нему с контингентами свовми, уразумев ясно,
чего должны ожидать в будущем от „украинского своевольства*.... Только князья
Острожские не прислали сюда своих всегда многочисленных почтов, находя, вероятно,
