бы Наливайка, Ляхи сожгли живьем в медном быке, в отмщение за защиту
православия. Кто первый прикрепил к бумаге эту позорную выдумку, не известно; но
ее подхватили сочинители даже самых кратких „козацких хроиичекъ", и она упорно
держится в русской письменности до нашего времени.
*) Презрел.
Глава V.
Сияющая переииекїива Польша.—Затмение этой перспективы со стороны Рима.—
Развитие нольскорусского козачеотва по поводу московских смут.—Козаки
недовольные Польшею, обращаются с услугами к Москве.—Взгляд Москвы на
малорусских Козаков.—Возстановление православной иерархии в Киеве.— Значение
царских подаяний „на церковное строение".—Насущные интересы массы.
Решительное подавление козацкого мятежа устранило одно из главных препятствии
к успехам колонизации малорусских пустынь. Благодаря подвигам великих
полководцев, представиталей прикарпатской Руси, над Польшей засияло безоблачное
небо внешнего мира и внутреннего спокойствия. Если б эта составная нация, эта
оригинальная „королевская республика", следовала той лагод пости, той зажилостп u
людекоши, которыми отличались домовитые представители собственно польского
элемента, -ея владения сделались бы благословенным краем гражданской свободы,
какою не пользовалась в то время ниодна из соседствеиных наций. Она бы раньше всех
европейских государств перетравила в себе феодальные начала, возвышавшие один
класс на счет всех прочих, и выработала бы могущественную силу внутреннего
благоустройства — общественное мнение, которое каждому члену польской семьи,
независимо от законов и вопреки старых обычаев, обеспечило бы свободное
пользование плодами трудов его. В её беспримерной в том веке веротерпимости и в её
предупредившей другие гражданские общества шляхетской конституции были для
этого весьма почтенные задатки.
Упершись одним краем земли своей в Балтийское море, она прокладывала себе путь
к Черному морю, как это свидетельствуют нам и её своевольные добычники,
помогавшие козакам в их набегах, и более серьезные люди, рисковавшие всем своим
состоянием для завоевания Крыма. Она заводила уже торговый флот на Балтийском
море. С успехами колонизации, она спустила бы по Днепру и Днестру свои суда в
Гостеприимный Понт, и её черноморская торговля
по
.
далеко превзошла бы балтийскую. Богатая продуктами своей разнообразной почвы,
доступная народам всей Европы u Азии, не стесняющая никого в умственной работе н
религиозной совести, Польша сделалась бы опасна для Москвы не оружием, а
стремлением целых масс, по следам князя Курбского, Ивана Федорова и Петра
Мстиславского, в её свободные от дикого произвола, в её плодородные, согреваемые
полуденным солнцем области. Симпатии всех славянских народов стремились бы в тот
край, где и Турок, н Армянин, и Серб, н Немец безразлично находили убежище от
угрожавших им дома гонений сильного, жадного и свирепого.
Но еще до татарского погрома Руси, апостолы всемирного господства, папы
разделили Полян днепровских от Полян иривиелянских до такой степени, что, по
словам Кадлубка, „Русины не упускали никакого случая и не останавливались пн перед
какою трудностью, чтобы бешеную свою ненависть и застарелую жажду мести угасить
польскою кровью*.
Мы верим этому страшному свидетельству ХИ-го, или, пожалуй, XII столетия, зная,
что Византия, с своей стороны, проповедывала у пас не столько религию любви,
сколько религию вражды. Поссорившийся с нею Рим не мог вносить лучшую
проповедь христианства в полудикую Польшу Мечиславов и Болеславов. Военные
столкновения двух варварских народов сопровождались внушениями двух варварских
миссий и, при отсутствии того, что можно бы назвать общественным просвещением,
располагали родственные нации к уничтожению друг друга.
Батыевы Татары явнлисыиримирителями нашей Руси с Польшею, уничтожив
боевую русскую силу и придавив сословие черноризцев, проповедывавшее
непримиримую ненависть к латинцам, яко к „врагам Божиим, держащим кривую веру*.
Но латинцы раздули сами искру этой ненависти, тлевшую под пеплом опустошенной
Татарами Малороссии, и всего больше тем, что, отнимая духовные хлебы у
ставленников константинопольского патриарха, передавали их ставленникам римского
первосвященника. В эпоху брестского собора 1596 года эта искра разгоралась
пламенем зловещим, но оно пылало только внутри монастырей, остававшихся верными
учению о „Божиих врагахъ*, да в пределах церковных братств, которые протестанты
прямо направляли против папистов, а косвенно-против православной иерархии.
Ни строительная республика панская, ни разрушительная республика козацкая, в
своем кровавом столкновении, не брали знамени
.
Ш
веры. Паны творили вооруженный суд над козаками в виду православных дворян,
мещан и крестьян, как над людьми, нэ имеющими общих интересов ни с которым
сословием. Но с одной стороны католические проповедники прозвали православие
Наливайковой сектою, издавали против него памфлеты под заглавием Воскресший
Наливайко, и научили свою чернь уличному крику против наших мопахов: Гугу,
Наливайко! Господи помилуй! Люпус релия (волчья религия)! а с другой, наши
черноризцы записали в своих невежественных „хроничкахъ®, будто бы Косииский и
Наливайко воевали за веру, и будто бы одного из них замуровали живым в каменном
столбе, а другого сожгли торжественно среди Варшавы в медном быке.
Эти ничтожные и смешные проявления поповского соперничества были
пророчеством событии грозных. Еозаки, через полстолетия, действительно явились в
той роли, которую приписывали им современники Косинского и Наливайка. Русская
вера в самом деле превратилась у них в люпус релию, вопиявшую Господи помилуй, и
пе миловавшую ни католиков, ни православных. Но для того, чтобы совершилась такая
метаморфоза на русском Юге, надобно было русскому Северу сделаться для Козаков
практическою школою лицемерия, предательства и беспощадности. Эту школу
устроила там, с церковными целями, не останавливающаяся ни перед чем иезуитская
политика Христова наместника.
Еще при наследнике Иоанна Грозного, царе Феодоре, проживавшие в Москве
иностранцы замечали, что Римская Курия рассчитывает на смуты, долженствующие
возникнуть в Московском Царстве вследствие высокого и опасного положения Бориса
Годунова, которому предстоитъ—или проложить себе дорогу к престолу убийством
малолетнего царевича Димитрия, законного наследника после бездетного брата,
Феодора, или сделаться жертвою боярской зависти и мести. Предсказания сторонних
наблюдателей московской жизни оправдались, и вместе с тем оправдались подозрения
неприязненных Риму иностранцев, что латинские прелаты, появляющиеся в Москве
под разными предлогами, имеют г. виду изучение опасных сторон московской
государственности. Царевич Димитрий был убит подосланными в Углич злодеями, а
его имя принял па себя в Польше какой-то проходимец, очевидно подставлепный теми
людьми, которые возбуждали в Москве пророческие толки задолго до кровавых
событий.
Эту загадочную личность приняли под свое покровительство не-
112
.
сколько знатных представителей нольскорусской республики, и сам король
Сигизмунд III благоприятствовал обманщику. Названного царевича Димитрия повели в
Москву под прикрытием вольнонаемных панских дружин. Были в Польше честные
патриоты, называвшие такое нарушение мира с Москвою вероломством; но их не
послушались. Разбойный элемент польскорусского общества нашел в том походе
работу как раз по себе. Он увлек за собой и Запорожцев. успевших уже оправиться от
нанесенного им, лет восемь тому назад, удара. Таким образом наше днепровское
козачество попало на широкий путь развития своей Косинщины и Наливайщины.
Московское Царство было в то время отделено от Польши и Малороссии
пустынными пространствами, которые назывались в нем полевыми или польскими
украйнами. Эти украйны служили убежищем всякого рода безземельникам^
называвшимся, так же как и в Польше, козаками. Одни из них отправляли сторожевую
службу и состояли в ведомстве пограничных воевод; другие проживали, в качестве
вольных сторожей и работников, у местных землевладельцев; третьи промышляли
обыкновенным и в московских ив польских украйнах воровством, перекочевывая из
