в возрасте восьмидесяти пяти лет в 1630 году. Нэш завершил пьесу своего друга Марлоу «Дидо», сотрудничал с Беном Джонсоном в «Острове собак» (1597), был обвинен в мятеже и погрузился в осторожную безвестность. В возрасте тридцати четырех лет (1601) он увенчал быстротечную жизнь ранней смертью.
III. ФИЛИПП СИДНИ: 1554–85 ГГ
Вдали от этой обезумевшей толпы Сидни безмятежно шел к еще более раннему концу. В Национальной портретной галерее Лондона он до сих пор стоит перед нами и кажется слишком хрупким для мужчины: стройное лицо, русые волосы и «ни капли лишнего здоровья», по словам Лангета;15 «чрезвычайно красив», — сказал Обри,16 «недостаточно мужественный, но… очень смелый». Некоторые ворчуны считали его несколько напыщенным17 и считали, что он довел совершенство до крайности; только героический конец принес ему прощение за его достоинства.
Но кто бы не гордился тем, что его матерью была леди Мэри Дадли, дочь герцога Нортумберленда, правившего Англией при Эдуарде VI, а отцом — сэр Генри Сидни, лорд-президент Уэльса и трижды лорд-депутат Ирландии, а христианское имя он получил от испанского короля Филиппа II, ставшего его крестным отцом? Часть его быстротечной жизни прошла в просторном доме Пенсхерст Плейс, чьи дубовые потолки, стены с картинами и хрустальная люстра являются одними из самых прекрасных реликвий того времени. В возрасте девяти лет он был назначен настоятелем церковного прихода, который приносил ему шестьдесят фунтов в год. В десять лет он поступил в школу Шрусбери, которая находилась недалеко от замка Ладлоу, резиденции его отца, лорда-президента Уэльса. Одиннадцатилетнему мальчику сэр Генри написал любящие слова мудрости.18
Филипп хорошо усвоил эти уроки и стал любимцем своего дяди Лестера и друга отца Уильяма Сесила. После трех лет обучения в Оксфорде он был отправлен в Париж в качестве второстепенного члена английской миссии. Он был принят при дворе Карла IX и стал свидетелем резни святого Варфоломея. Он неторопливо путешествовал по Франции, Нидерландам, Германии, Богемии, Польше, Венгрии, Австрии и Италии. Во Франкфурте он завязал дружбу на всю жизнь с Юбером Ланге, одним из интеллектуальных лидеров гугенотов; в Венеции его портрет написал Паоло Веронезе; в Падуе он впитал традиции петраркианского сонета. Вернувшись в Англию, он был принят при дворе и почти два года танцевал при королеве, но на время лишился ее благосклонности, выступив против ее предполагаемого брака с герцогом Аленсонским. Он обладал всеми рыцарскими качествами — гордостью, мастерством и храбростью на турнирах, учтивостью при дворе, честью во всех делах и красноречием в любви. Он изучал «Придворного» Кастильоне и старался в своем поведении следовать идеалу джентльмена, заложенному этим нежным философом, а другие брали пример с Сидни. Спенсер называл его «президентом благородства и рыцарства».
Аристократия, которая раньше презирала грамотность, теперь писала стихи и терпела, когда к ним приходили поэты, — это было признаком времени. Сидни, хотя и не был богат, стал самым активным литературным меценатом своего поколения. Он помогал Кэмдену, Хаклюйту, Нэшу, Харви, Донну, Дэниелу, Джонсону и, прежде всего, Спенсеру, который благодарил его как «надежду всех ученых людей и покровителя моей юной музы».19 Было совершенно неуместно, чтобы Стивен Госсон посвятил Сиднею свою «Школу злоупотреблений» (1579), титульный лист которой описывает ее как «приятную инвективу против поэтов, волынщиков, игроков, шутов и тому подобных гусениц содружества». Сидни взял в руки перчатку и написал первую из елизаветинских классических книг — «Защиту поэзии» (The Defence of Poesy).
Взяв пример с Аристотеля и итальянских критиков, он определил поэзию как «искусство подражания… представляющее, подделывающее или изображающее… говорящую картину», призванную «учить и радовать».2 °Cтавя мораль гораздо выше искусства, он оправдывал искусство как обучение морали на наглядных примерах:
Философ… и историк… хотели бы достичь цели, один — наставлениями, другой — примером; но оба, не имея ни того, ни другого, останавливаются. Ибо философ, излагающий с помощью колючих аргументов голые правила [морали], так труден в изложении и так туманен для восприятия, что тот, кто не имеет другого проводника, кроме него, будет плутать в нем до старости, прежде чем найдет достаточную причину быть честным. Ибо его знания настолько основаны на абстрактном и общем, что счастлив тот человек, который может его понять… С другой стороны, историк, не имея наставлений, привязан не к тому, что должно быть, а к тому, что есть… что его пример не влечет за собой никаких необходимых следствий, а значит, и менее плодотворного учения».
Так вот, несравненный поэт выполняет и то, и другое, ибо все, что, по словам философа, должно быть сделано, он прекрасно изображает на примере того, кто, как он полагает, это сделал, завершая общее понятие конкретным примером. Совершенное изображение, говорю я, ибо он дает силам разума образ того, о чем философ дает лишь словесное описание, которое не поражает, не пронзает и не овладевает взором души так сильно, как это делает другой.21
Поэтому поэзия, по мнению Сидни, включает в себя всю образную литературу — драму, стих и образную прозу. «Не рифма и не стихосложение делают поэзию. Можно быть поэтом без стихосложения, версификатором без поэзии».
Он дополнил наставления примером. В том же 1580 году, когда была написана «Защита», он начал писать «Аркадию графини Пембрукской». Эта графиня, его сестра, была одной из лучших льстивых дам века. Родившись в 1561 году и, следовательно, на семь лет моложе Филиппа, она получила все образование, которое могла вынести, включая латынь, греческий и иврит, но ее обаяние сохранилось. Она стала членом семьи Елизаветы и сопровождала королеву в королевских поездках. Ее дядя Лестер выделил часть приданого, которое позволило ей выйти замуж за Генриха, графа Пемброка. По словам Обри, «она была очень похотлива» и завела несколько любовников в придачу к мужу; но это не помешало Филиппу обожать ее и написать «Аркадию» по ее просьбе.
Следуя примеру «Аркадии» Саннадзаро (1504), Сидни долго и непринужденно представлял себе мир отважных принцев, изысканных принцесс, рыцарских поединков, таинственных переодеваний и завораживающих пейзажей. «Прелесть Урании — величайшее, что может показать мир, но наименьшее, что можно в ней восхвалять»;22 А Палладий обладал «пронзительным остроумием, совершенно лишенным показности, высоко вознесенными мыслями, сидящими в любезном сердце, красноречием, столь
