уэльсцев, бретонцев, которые склонны считать себя «пролетарскими нациями» под гнетом британского и французского империализма. Наиболее ярким примером стала Ирландия, где религия объединила и этническую, и классовую принадлежность. Британцы подвергали дискриминации католических ирландских фермеров и арендаторов в пользу землевладельцев-протестантов. Это усугубило трагические последствия Великого картофельного голода 1840-х гг. И хотя главной причиной череды неурожаев была сельскохозяйственная монокультура и вызванная этим болезнь картофеля, разыгравшаяся драма была многократно усилена отсутствием государственной помощи и наплевательским отношением британских властей к судьбе ирландцев-католиков. В результате погибли сотни тысяч человек и десятки тысяч отправились искать спасения в Америку.
Это, наверное, самая черная страница в истории ранней либеральной демократии в Европе. В других странах этнические изгои могли подвергаться дискриминации, но не насильственному выселению и еще реже — геноциду. Как правило, этнические элиты ассимилировались господствующей элитой добровольно или в рамках институционного принуждения. Вслед за элитой следовал народ. И если Западная Европа представляет собой сейчас относительно гомогенные национальные государства, то это было достигнуто в основном умеренными чистками. Темная сторона европейского либерализма проявила себя главным образом в колониях.
Позднее, по мере развития капитализма и промышленности, идеалы либерализма стали проникать в Центральную и Восточную Европу. Эти страны были вдохновлены демократическим опытом Севера и Запада. Но обнаружились три фактора, которые привели к созданию органической, а не либеральной концепции нации-государства, дав шанс национальным движениям возобладать над классовыми. Во-первых, стремления к демократии в этих странах обнаружили себя много позднее, когда политическая теория породила идею, что власть должна принадлежать всему народу, и демосу, и элите, хотя под понятием народ все-таки подразумевалось взрослое мужское население. Принцип избирательного права по имущественному цензу — то, с чего начиналась англо-американская демократия, — с порога отметался широкими народными массами. Стремясь удержать народ в узде, элиты выработали иную форму усеченной демократии, ограничивая не право голоса, а права самого парламента. Да, все мужчины могли голосовать, но избранные депутаты были обязаны делиться властью с монархом. Немецкая монархия (Kaiserreich) стала прототипом такого государства. Рейхстаг, парламент, избранный всеобщим голосованием граждан мужского пола, делился полномочиями с Кайзером и его министрами. В дуалистическом государстве такого рода усиливалась исполнительная власть, и идеи этатизма преобладали над идеями либерализма.
Во-вторых, граждане ожидали от государства более активной роли в национальной и хозяйственной жизни, будь то строительство дорог и коммуникаций, экономическое развитие, социальные гарантии, оборона. По словам Перес-Диас (Perez-Diaz, 1993), государство становилось «носителем национальной идеи». В 1890-е — 1900-е гг. этатистские проекты возникали как в стане крайне правых, если говорить о протофашистах, так и в правоцентристских партиях социал-католицизма, в левоцентристских движениях типа немецких социалистов, среди британских неолибералов, французских радикальных республиканцев и русской земской интеллигенции. К ним не примыкали только левые радикалы. Вплоть до конца Первой мировой войны и большевистской революции в России большинство социалистов исповедовали утопическую идею «минималистского постреволюционного государства». В XX веке идеи этатизма приобрели еще большую актуальность во всем мире.
В третьих, в регионе доминировали многонациональные династические империи. Австро-Венгерская империя Габсбургов, Российская империя Романовых и Оттоманская империя поглотили многие государства. Династии не стремились к гомогенизации и к легитимизации себя в качестве наций. В действительности они поощряли дальнейшую иммиграцию некоторых меньшинств — таких, как немцы или евреи, — считая, что эти переселенцы обладают большими трудовыми навыками и деловой хваткой, чем коренные жители. Приветствовалась любая этническая группа, готовая охранять границы империи в качестве военизированных поселенцев. Назвать империю мультикультурным государством в полной мере нельзя, поскольку династия зависела от элиты основной этнической или религиозной группы, и патрон-клиентских отношений между различными этническими и религиозными элитами. При этом применялась и дискриминационная практика по отношению к некоторым меньшинствам. И когда угнетенные классы потребовали политического представительства, возник сложнейший клубок имперско-классово-этнических противоречий.
Вначале лишенные привилегий элиты требовали представительских прав только для себя, как это было в Северо-Западной Европе. Но, ощутив давление снизу, они начали выступать от имени «всего» народа против имперского владычества и верных престолу клиентел (Mann, 1993: гл. 10). Это способствовало появлению левацких форм национализма. Утверждалось, что народы должны подняться против своих угнетателей в качестве пролетариата. В 1911 г. итальянский фашист Коррадини придумал термин «пролетарская нация». Это понятие как нельзя лучше описывает идеологию нацменьшинств, угнетенных враждебной имперской властью. Хорваты, словенцы должны бороться против боснийских мусульман и власти сербов, румыны должны выступать против венгерских угнетателей, словаки бороться с чехами и все вместе воевать против еще более могущественных врагов — германцев, русских, турок. Три имперских народа — немцы, русские, турки, а после 1867 г. еще и венгры — отвечали на эти вызовы великодержавным национализмом, заявляя, что эти мятежи ставят под угрозу их собственное существование. Впоследствии (как это было недавно с сербами в Югославии) они стали проявлять озабоченность положением своих единоплеменников на чужих территориях, где «братья по крови» являются изгоями среди доминирующего народа. Но вначале сформировалась идея органического государства-нации. Давайте вспомним Австрию 1880-х гг. (Schmidt-Hartmann, 1988). В 1882 г. три молодых австрийских политика провозгласили Линцскую программу, основополагающий документ для создания Немецкой народной партии (Deutsche Volkspartei). В программе мирно уживались германский национализм, всеобщее избирательное право и прогрессивное социальное законодательство. В ней осуждались равным образом либерализм, «дикий» капитализм и марксистский социализм. Троица утверждала, что либерализм плох уже потому, что консервирует классовые противоречия, в то время как их программа обращена к самой «сердцевине» демократии. Австрийские теоретики утверждали, что ратуют за единство народа, за «общее благо», за интересы нации. Предполагаемая партия так и не была создана. Их пути разошлись, и каждый из трех стал основателем собственной партии. Адлер стал лидером социал-демократов, Люгер стал основателем Католической партии христианских социалистов, а Шёнерер возглавил Пангерманскую партию. Это были три самые массовые партии в предвоенной Австрии, и две из них стали предтечами немецкого нацизма.
Эти молодые австрийцы были приверженцами органической концепции нации и государства. Народ, заявляли они, — это единая и неделимая общность. Поэтому государство не должно основываться на принципах институционализации конфликтов и противоречий. Единое национальное движение должно представлять весь народ и уничтожить со временем конфликты интересов между всеми социальными группами. Классовые конфликты и корпоративные противоречия нельзя примирить, но можно сублимировать, переместив их в плоскость борьбы с внешним врагом. В начале XX столетия появилась вера в то, что инструментом преодоления таких противоречий может стать нация-государство. Из идеи трансцендентной нации и государства вылупилась как из яйца философия довоенного фашизма. Фобии доминирующих и подчиненных этнических групп взаимно подпитывали друг друга, создавая неразрешимую «дилемму безопасности». Австро-германцы подбрасывали горючий материал в костер
