нос от голливудской халтуры. Массы желали именно этого, игры делали их счастливыми и проводились повсюду. У каждого императора возникало желание повысить ставки, найти что-то новое, способное угодить пресыщенному вкусу толпы. В 107 году Траян провел игры, на которых поочередно сражались 10 тысяч гладиаторов; наверное, зрелище было усыпительно монотонным, как наблюдение за попутчиком, играющим в «Game Boy» на борту самолета.
Нерон проводил женские гладиаторские бои, а Домициан как-то счел, что будет забавно устроить сражение женщин с карликами и посмотреть, кто кого убьет первым. Лишь в 1996 году был найден амфитеатр в Лондоне. Он находится под зданием Гилдхолл, где проходят официальные мероприятия в честь глав государств. Амфитеатр искусно восстановлен, и вы можете увидеть деревянные канавки, использовавшиеся для удаления крови и нечистот с арены.
Примерно в то же время были найдены останки двадцатилетнего гладиатора, о роде занятий которого свидетельствовали некоторые могильные подношения, в особенности статуэтка Меркурия: когда приходили рабы, чтобы утащить неудачников с глаз долой, они одевались как Меркурий Психопомп – Ψυχοπομπός, проводник душ мертвых. Но наиболее шокирующим в той находке был женский пол гладиатора.
Я стоял на арене, и над моей головой шумели улицы Сити с их современной урбанистической европейской жизнью, которая наследует многое у Рима, и все же нечто в природе римлян кажется настолько чужеродным, что они становятся совершенно непостижимыми.
Современная Европа не утратила зрительского интереса к убийству бессловесных животных. Испанская коррида – патентованная наследница римского обычая, в ней используется тот же нелепый прием по приписыванию «храбрости» несчастным тварям, а проходит она в конструктивно идентичных сооружениях. Что до публичных казней, не так давно они собирали самые большие толпы в Британии.
Но, на наш взгляд, представляется совершенно немыслимым то огромное удовольствие, которое римляне получали от резни безвинных, от убийства людей ради потехи. По оценкам, в одном Колизее встретили смерть 200 тысяч человек. Что за больное общество?
Состязания гладиаторов, несомненно, лежали в самой сердцевине римской этической системы. Этот мир прежде всего верил в победителей и проигравших, в смерть и славу. А славу невозможно стяжать, не рискуя погибнуть, и победителей не бывает без побежденных. Каждый раз, когда гладиатор умирал на песке, римляне видели процесс победы и поражения, разыгрываемый перед ними самым жестоким и впечатляющим способом.
У зрелища было несколько психологических эффектов. Во-первых, что самое очевидное, героический статус гладиаторов усиливался тем риском, на который они шли. Римских женщин так возбуждала эта мужественность перед лицом смерти, что они начинали плохо себя вести, и старый педант Август предписал, что женщины не могли садиться ближе седьмого ряда.
Ювенал рассказывает нам об Эппии, жене сенатора, которая настолько влюбилась в некоего гладиатора, что предпочла его родине, дому, детям, мужу и сестрам и сбежала с ним в Египет. Поэт сообщает нам, что у предмета ее страсти разнообразные физические недостатки, включая множество шрамов и «шлемом натертый желвак огромный по самому носу» [60]. Тем не менее Эппия рискует всем, следуя за ним, ведь, как замечает с горечью Ювенал: «Лучше, чем муж: ведь с оружием он!» Жена Марка Аврелия предпочитала общество гладиатора Марциана, что может объяснить стоическое смирение знаменитых «Размышлений» императора.
На стене школы гладиаторов в Помпеях мы читаем, что Келад был suspirium et decus puellarum – усладой девиц и предметом их воздыханий. Другими словами, гладиаторы были секс-символами, и в этом смысле Голливуд прав.
Но у игр было другое, более важное психологическое предназначение. Постоянно подхлестывая толпу одинаковыми эмоциональными волнами, они создавали чувство единства и идентичности; воздействуя так же во всех пределах империи, игры стали двигателем культурной интеграции, бесконечно превосходя по мощности что угодно из арсенала сегодняшней Европы.
Вот и вы, приятели Лукко и Уилло, два галла, находящиеся на разных стадиях процесса романизации, сидите на одном из двадцати четырех рядов в Ниме и смотрите вниз на сцены невообразимого величия и ужаса.
Сначала оказываются почести статуе императора для усиления мысли о том, что настает священное римское событие, посвященное культу Рима и живому богу. Затем происходят убийства: охота на животных, казни, гладиаторские бои.
Кто они, эти гладиаторы? Военнопленные, варвары, рабы. Они – неудачники. Матроны по некоей извращенности могут находить их сексапильными, тем не менее они – проигравшие, которые сейчас умрут по желанию римской толпы. В этом смысле амфитеатры империи выполняли огромную символическую роль.
В каждом городе, разыгрывая ключевые моменты римского восхождения к славе, они создавали своего рода внутреннюю границу: по одну сторону были встающие и ликующие римляне, по другую – варвары, умирающие в пыли. Какие римские памятники, надгробия, арки вы бы ни увидели – всюду варвары изображены одинаково. Они бородаты, носят штаны и обыкновенно беспомощно барахтаются на земле, пронзаемые копьем или мечом римского всадника.
Их смерти могут быть трагичны, давая пищу для патетических размышлений, как гибель неримских жертв «Энеиды», Турна и Дидоны. Когда мы смотрим на созданную приблизительно в 200 году до н. э. статую «Умирающий галл», безусловно, предполагается, что мы ощутим его боль. Вот он, гривоволосый и усатый, с торквесом на шее, безмолвно истекает кровью из-за раны в груди.
Мы проникаемся жалостью к умирающему галлу, как и публика на играх испытывала жалость к тем, кто погибал на песке. Но в обоих случаях имеется одинаковый пропагандистский посыл, подчеркивающий зияющую пропасть между судьбой римлян и участью тех, кто в своем безумстве решает встать на их пути.
Всякий раз, посещая игры, вы приобщаетесь к римскому чувству, согласно которому есть «мы» и «они». Мы, римляне, собрались вместе на трибунах, а внизу – потерпевшие поражение народы остального мира, представляющие взору трагедию и лужи крови.
Мы видели, как Август использовал концепцию «мы» и «они» в своей пропаганде против Клеопатры и как это бинарное разделение мира – на римскость и варварство – стало мощной объединяющей силой. Но мысль о варварах, сражающихся на арене, заключалась не только в том, что они могут вызвать жалость. Они также способны дать отпор и биться жестоко и подло. Распростертый варвар может лежать у ваших ног, но в следующее мгновение он в состоянии оказаться с ножом у вашего горла, и толпа издает крик от неожиданного ужаса. В этом смысле битвы в амфитеатре аналогичны сражениям, запечатленным в камне на Триумфальной арке в Оранже.
Игры – живое напоминание основного факта Римской империи: со всех сторон ее подстерегают опасности (вспомните Вара и резню в лесу), что объясняет и узаконивает способ общей организации. Нам нужна армия для защиты от жестоких головорезов в штанах, подобных тем, кого вы видели в амфитеатре, и значит, нужны налоги, чтобы содержать армию, а также император для целостной
