разрушении многочисленных зданий, некогда окружавших св. Софию (там жило до 800 клериков) или Августэон: в это время самые руины почти сравнялись с землею, и среди них одиноко высился купол Софии. И церковь свв. Апостолов была уже разрушена, но уцелели еще порфировые саркофаги императоров. Наконец, Бондельмонти знает церкви св. Иоанна в Петрионе, Пантократор, Воскресения, Перивлепт, Студийский монастырь, Андрея и Влахерны (вероятно, здесь именно видел он множество церквей, одна другой красивее), Георгия Манганского, Ирину (Herini), Лазаря, Кирамартис (Chiramas?), Петра и Павла [184], 40 мучеников. О многих церквах и монастырях итальянский путешественник сообщает только ради их цистерн, которыми он особенно интересовался, – напр. о Пантепопте и других. Вообще же записка Бондельмонти имеет весьма мало значения для топографии церквей, между прочим, по той причине, что он посетил, очевидно, лишь немногие, руководясь своею ненавистью к схизме, что он не упустил случая и выразить в заключении: записка адресована некоему кардиналу.
Завоевание Царьграда турками не могло, как должно показаться на первый взгляд, положить предел живому интересу к исторической топографии знаменитого города: город переменил лишь отчасти свое население, уцелело множество общественных и религиозных сооружений, бывшая незадолго действительность стала древностью, но ее исторические факты представлялись еще в живой и родной обстановке. Немного древних городов, подобно Риму, Афинам, в ближайшем будущем – Москве, имеют в истории такое цельное, живое значение. Уже первый исследователь исторической топографии Константинополя Жиль (первой половины XVI в. [185]) связал свидетельства истории с своими личными наблюдениями: он как бы стремился в научном анализе повторить древних периэгетов, из которых он и пользовался напр. ныне утраченным «Плаванием по Воспору» Дионисия Византийца. Правда, Жиль приложил свое особое старание к приурочению 14 древних регионов столицы к физическим делениям местности города и, следовательно, сосредоточился в данном вопросе, главным образом, на Византии Константина Великого. Но, как верно определяет г. Дестунис, эта задача оказалась и для Жиля, и для позднейших исследователей наиболее трудною и темною: в этом случае препятствовало точности и полноте выводов не одно разрушение, но самая искусственность этого деления местности на регионы, ее чуждое римское происхождение чисто административного характера. Все же и отчасти благодаря самому приему исследования, книга Жиля остается руководством для исследователей, и на ней же основал свои взгляды по общей топографии, размещению частей и зданий и пр. известный Дюканж. Его главною целью было составить рациональный свод всех письменных известий о «Христианском Константинополе», который дал бы полную картину его жизни за все течение византийской истории. «Подобранные Дюканжем многочисленные выдержки из разновременных источников», говорит Г. С. Дестунис в указанной статье I, 23, «часто все вместе взятые, не указывают той местности, где находился искомый предмет. Но вот автор представляет место из Жиля, и внезапно на одну точку падает луч света, озаряющий нередко и предыдущие выдержки». Сочинение Дюканжа есть систематический указатель или справочная книга по предметам и родам сооружений и таким образом, как правильно замечает г. Дестунис, автор сам разрывает ту связь, которая между памятниками существовала или даже сохраняется доселе. Бандури имел под руками иной более цельный материал (Анонима «Описание»), однако, вполне следует Дюканжу в его основном приеме. Как ни велико, поэтому, значение этих двух капитальных исследователей, все же оно остается исключительно в пределах так наз. сырого материала, получаемого в общем результате всякого антикварского исследования, не задавшегося научным, т. е. историческим методом. Лучшее доказательство нашего взгляда и подобного требования от исследований по топографии Константинополя представляет известное путешествие Иосифа Гаммера. Разбив свое топографическое описание на множество параграфов, подобно Дюканжу, и тем затруднив до нельзя, как верно замечает г. Дестунис, читателя, Гаммер, однако, обращается и к живому историческому способу. По поводу «Золотых ворот» путешественник ведет читателя по тем местам, которыми направлялись триумфальные процессии византийских императоров, возвращавшихся из похода. В этом описании процессии и г. Дестунис – хотя его критика шире и не имеет в виду данного взгляда – видит, не смотря на недостатки, лучшую заслугу для топографии. Живого плана прогулки по Константинополю держится и систематическое сочинение Скарлата Византия, а исследование Лабарта, специально посвященное местоположению большого или главного дворца, со всеми зданиями, его окружавшими, именно тем и выигрывает, что совмещает в топографическом очерке географию и историю. От этого совмещения зависит живость многих частей сочинения Паспати и исследований д – ра Мордтмана. Наконец, для настоящего времени топографические исследования стали невозможны без точных археологических разысканий. Такого рода изыскания, в свою очередь, невозможны без раскопок, а их в собственном смысле еще не делалось в Константинополе, если исключить два, три счастливые случая, как напр. открытие пьедестала Змеиной колонны, различных субструкций и развалин, при проведении железной дороги по берегу Мраморного моря, чем воспользовался Паспати, да недавнее обнажение субструкций загородного дворца или виллы за Балуклу (летом 1884 года). Правда, случайные археологические открытия в Константинополе более и более учащаются, благодаря деятельности двух обществ: Филологического Силлогоса и средневекового, а также Правления Мусульманского Музея и различных любителей древности, которые следят за этими открытиями, пользуются этими случаями для своих разведок по свежим следам [186]. Но таких случайностей немного и еще реже того доходят они до сведения археологов.
Если, наконец, к этому обозрению топографического материала мы присоединим еще два, три плана Константинополя: один Бондельмонти, другой – Жиля, третий недавно изданный XVII века, и несколько рисунков и видов церквей, которые можно надеяться встретить в византийских рукописях [187], то этим и исчерпывается весь запас художественных пособий, который нам оставила древность Византии. Она была захвачена Турками как раз в то время, когда на западе нарождалась археологическая наука, ведомая гуманизмом. И мусульманское завоевание, и еще более того – установившееся надолго пренебрежение к византийской старине, как самому мрачному периоду средневековья, были причиною того, как мы уже говорили, что большинство европейских туристов мало интересовалось древностью Византии.
Но тем более понятно будет наше желание выразить в настоящей записке основные условия будущих успехов на поприще византийской топографии и археологии. От бесплодных споров по немногим пунктам, интересующих только ограниченный кружок местных антикваров, следует перейти к установлению научной задачи в широком смысле археологического изучения Константинополя.
В заключение этой методологической главы о топографии древней Византии считаем уместным обратить внимание на один неизвестный еще план Константинополя, хотя позднейшего времени, но весьма важный для полноты этого изучения и сообщающий новые данные. План этот сделан в XVII в. в Аугсбурге, но, очевидно, дает копию с рисунка, гораздо более древнего, судя потому, что на нем, кроме мечети Магомета завоевателя
