светских магнатов составляют важную часть архивных собраний Италии, Испании и Южной Франции, но не они, а скромные грамоты и грамотки простолюдинов определяют их облик. Правда, и здесь появление картулярной копии резко ухудшало шансы подлинника на выживание: и в Сен-Виктор-де-Марсель [484], и в Сент-Оноре-де-Лерен [485], и даже в некоторых каталонских архивах, например в Сант-Кугат дель Валлес [486], сохранилось крайне мало оригинальных документов, имеющих аналог в картулярии. Однако такое положение сложилось далеко не повсеместно. Так, в архиве епископов Уржеля, сумевшем избежать серьезных потрясений вплоть до Гражданской войны 1936–1939 гг. и лишь немного пострадавшем в ходе ее, уцелело подавляющее большинство подлинных раннесредневековых грамот, скопированных в середине XIII в. в картулярий [487]. Другим примером служит клюнийский архив, безмятежно просуществовавший до Великой французской революции; мы знаем об этом благодаря усердию отенского юриста Ж. Ламбер де Барива, переписавшего в 1771–1790 гг. почти все клюнийские грамоты старше XIV в. [488]. Как свидетельствует Д. де Сент-Март, в менее благополучном архиве Сен-Виктор в XVIII в. также имелось немало погибших затем подлинников картулярных копий [489]. Таким образом, речь идет о сравнительно недавней деформации архивных фондов.
Готовность сохранять оригиналы вошедших в картулярий грамот говорит о том, что в архивах южноевропейских стран упор делался не на картулярий, а на собрание оригинальных документов, и косвенно подтверждает предположение об избирательности здешних картуляриев. Эта избирательность, естественно, не одинакова и колеблется от весьма высокой (Вик) до незначительной, почти нулевой (Клюни). Марсельский картулярий занимает промежуточное положение, но ближе к картуляриям второй группы. Его типологическое сходство с большинством других южнофранцузских картуляриев позволяет сделать вывод об их достаточно высокой репрезентативности — разумеется, в том, что касается traditiones, которыми, напомню, далеко не исчерпывается богатство раннесредневековых архивов данного региона.
Документальные коллекции историков XVII–XVIII вв.
Около четверти всех раннесредневековых южнофранцузских грамот дошло до нас благодаря публикациям, рукописным копиям, а также отдельным цитатам и упоминаниям ученых эпохи "старого режима" [490]. Нередко копии эрудитов — это все, что сохранилось от целых архивов. Например, наши сведения о древлехранилище архиепископов Нарбонских основываются почти исключительно на коллекции Балюза и "Всеобщей истории Лангедока". По большей части этот материал давно введен в научный оборот, однако степень его реальной изученности разнится весьма существенно. Наименее исследованы, естественно, рукописные досье, хранящиеся в основном в Национальной библиотеке Франции. Что же касается публикаций, то многое зависит от качества и самой доступности издания. Так, документальные приложения К. де Вика и Ж. Вэссета были переизданы в конце XIX в. с многочисленными уточнениями и добавлениями, почерпнутыми в первую очередь в их же рукописных досье, и в научном плане очень качественно [491]. Напротив, один из самых важных для изучения истории Прованса трудов дореволюционной медиевистики, содержащий копии десятков иначе неизвестных, — "История аббатства Монмажур" К. Шантелу — издан столь неудачно [492], что в ряде случаев требуется обращение к подлиннику [493].
Точность копий, изготовленных историками-эрудитами, в большинстве случаев весьма высока, по крайней мере она несомненно выше точности средней картулярной копии [494]. С представительностью их досье дело обстоит сложнее. По сравнению с создателями картуляриев, эрудиты располагали, как правило, заметно меньшим объемом раннесредневековой документации. Но многие из них и ее обследовали не полностью, ограничившись по большей части знакомством с картуляриями. Справедливости ради следует сказать, что хранители некоторых архивов, особенно монастырских, ни под каким видом не подпускали посторонних к ларям с подлинными документами, но разрешали им работать с картуляриями. Так, например, поступали в древнем аббатстве Сен-Бертен, где исключение не сделали ни для Дюканжа, ни для Мабильона [495]. Иногда дело было вовсе не в страхе архивистов за свои сокровища. Если верить Ж.-П. Папону, он не смог, как ни старался, заполучить даже картулярии Сен-Виктор-де-Марсель, потому что монахи, занятые "фривольными развлечениями", не хотели себя обременять [496]. Но обычно таких препятствий все же не было, и ученый с именем мог рассчитывать на радушный прием. Поэтому тот факт, что многие историки дореволюционной эпохи пренебрегли вполне реальной возможностью познакомиться с подлинными документами, нуждается в другом объяснении.
Искать его следует, по-видимому, в старинных, по существу еще средневековых, представлениях об историческом источнике. Средневековым хронистам, как и историкам эпохи Возрождения, не было чуждо обращение к архивным материалам — королевским или княжеским хартиям, фиксировавшим основание монастыря или дарование городу привилегий, папским буллам об учреждении новых культов и диоцезов и т. д. Известно, что многие хроники представляют собой, по сути дела, те же сборники копий дарственных и иных грамот, перемежаемых краткими экскурсами в политическую историю. Однако вплоть до начала XVII в. французская историография не знала систематического изучения древних грамот, кем бы и по какому бы поводу они ни были даны. Лишь в это время пришло понимание того, что грамота может содержать сведения, случайные по отношению к тем задачам, которые решали ее составители, например даты епископских правлений, данные о родственных связях знати, значении юридических терминов и т. д. [497] При этом новый подход к историческому источнику завоевал признание не сразу, так что и в XVII, и даже в XVIII в. многие эрудиты интересовались, как и их предшественники, лишь "наиболее важными" документами. Между тем именно их и переписывали в первую очередь в картулярии, причем с особой тщательностью. И хотя время от времени некоторые ученые доказывали с текстами в руках, что игнорирование подлинных материалов порождает грубые фактические ошибки и вообще обедняет наше представление о прошлом [498], многие историки того периода так до них и не добрались — к великому сожалению современных исследователей, уже лишенных такой возможности.
Отношение эрудитов к проблеме оригинала и копии было существенно иным, чем в наши дни. Иллюстрацией могут служить "Марсельские анналы" Ж.-Б. Генэ. Он охотно цитировал подлинные документы из нескольких архивов Прованса, но, как будто, только в тех случаях, когда в его распоряжении не было картулярия. Так, например, обстояло дело с архивными материалами аббатства Монмажур [499], где по каким-то причинам картулярий составлен не был, и с некоторыми грамотами конца XII — начала XIII вв. из фондов аббатства Сен-Виктор, которые не вошли ни в один из монастырских картуляриев [500]. Похоже, что располагая "достоверной" (authentica) картулярной копией, он уже не интересовался оригиналом. Здесь уместно напомнить, что, согласно средневековым и еще не изжитым тогда до конца представлениям, достоверным документ делала не столько его подлинность (в смысле: первичность, точность, правдоподобие), сколько авторитет традиции или
