всей Европе. Это были Германия, Австрия, Италия, Испания, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Румыния, Венгрия, Болгария, Греция, Чехословакия и Югославия. Народные движения, требующие национального освобождения от враждебной власти, поднимали голову в Словакии, Украине, Хорватии. Брубейкер (Brubaker, 1996: гл. 3) утверждает, что этнические отношения в межвоенный период выдвинули на авансцену трех основных акторов: национальные меньшинства (то есть составляющие меньшинство в государстве своего проживания), национализирующиеся государства (где титульное большинство требует от государства признания лишь собственной идентичности, то есть органический национализм) и «утраченная родина» (страна, где когда-то проживали иммигранты). К четвертому типу ученый относит цыган и евреев — это нации-парии, меньшинства, лишенные родины. Но самой опасной тенденцией раннего предвоенного периода стали респектабельные консерваторы, которые неожиданно взяли себе на вооружение органический национализм. Вместо умеренного этатизма во благо достаточно пассивного народа, нуждающегося в мудром руководстве (так было в прошлом), консерваторы начали соперничать с левыми, мобилизуя народ под знаменем национализма (Mann, 1995). Консерваторы и националисты бок о бок выступили в качестве авторитарных партий и захватили власть во всех странах и политических контекстах, перечисленных выше, за исключением Чехословакии и Болгарии. Это обострило конфликт между меньшинствами, национализирующимися государствами и отверженными евреями и цыганами.
Органические националисты также обвиняли левых как квазиэтнических врагов нации. Либералы были прокляты как чуждые национальному делу интернационалисты, социалистов заклеймили как международных пособников большевиков, причем понятие «большевик» несло в себе и европейскую, и азиатскую коннотацию. Религиозные и этнические меньшинства задыхались в чужих для них государствах. К 1930 гг. попытки просто ассимилировать меньшинства практически сошли на нет. Немцы, чехи, поляки, украинцы, хорваты, сербы во весь голос заявили о своем национальном «я», отчасти биологическом, отчасти культурном, но нерушимом и неизменном. Чтобы сохранить органическое единство нации, они подвергали дискриминации меньшинства в образовании, гражданской карьере, запрещали диаспорам самоорганизовываться, всячески подталкивая их к эмиграции. Но геополитическая ситуация эпохи отчасти сглаживала и эти конфликты. Почти каждое национальное меньшинство представляло большинство в другом государстве — как правило, в соседнем.
Во избежание возмездия дипломатия стран-соседей делала все, чтобы снизить градус национального противостояния. Только евреи и цыгане, лишенные родины, были беззащитны перед органическим государством-нацией. При этом все меньшинства становились уязвимыми, если менялся геополитический баланс в Центральной и Восточной Европе.
Новое время породило две разные концепции национализма. Северо-западные страны Европы рассматривали группы интересов и классовые конфликты в рамках гражданского общества. Они стремились институционализировать их, а не подавить. Таким образом, были достигнуты либеральные, неорганические формы демократии. Социальные структуры преобладали над этническими, как это и было на протяжении всей истории этого региона. В Центральной и Восточной Европе в битвах за демократию народы часто выступали врагами чуждой им имперской власти. Этнические противоречия часто преобладали над классовыми, хотя и не вытесняли их совсем, поскольку консервативные, либеральные и социалистические партии доминировали вплоть до начала Первой мировой войны. Но в многонациональном государстве титульная нация могла управлять страной через мажоритарные выборы, если право голоса этнических меньшинств было ограничено. Белл-Фиалкофф справедливо отмечает: «Настоящие виновники — это идеалы свободы, самоопределения и представительной демократии» (Bell-Fialkoff, 1996: 48). У демократизации есть и обратная сторона. И она может быть очень темной, ибо этнические группы, в отличие от классов, не столь взаимозависимы. Они могут жить на очищенной от пришлых территории в своем собственном органическом государстве.
Рано или поздно возникает искушение создать гомогенное государство, предварительно проведя тотальную чистку. Эта идея вдохновила Европу решать этнические споры и пресловутый «еврейский вопрос» с помощью переселения народов. Такая практика породила толпы озлобленных беженцев, уповающих на свое национальное государство-защитника. Появились и теоретические обоснования расизма.
Первая мировая война покончила с крупнейшими многонациональными империями, в гражданских войнах родилось повстанческое движение и парамилитарные организации. Политическая оппозиция была под запретом и подавлялась репрессивными методами. Этнические и религиозные меньшинства страдали от дискриминации и принуждались к эмиграции. Антисемитизм проявлял себя спорадически, погромы были исключением, а не нормой. Движение патриотов-почвенников не приобрело размаха, кровавый разгул парамилитарных формирований вскоре сошел на нет. Будущая нацистская политика геноцида прослеживается и в этой предыстории. Ведь нацисты — чудовищное порождение современной им науки, современной политики, современного общества. Но тогда никто не знал и даже не догадывался, чем обернется со временем политика этнических репрессий. Лишь с высоты прожитых лет мы можем понять, «кто и как протоптал извилистую дорогу к Освенциму», кто породил самый кровавый и человеконенавистнический режим из всех, какие только знала история.
ГЛАВА 4
Геноцид и демократия в Новом Свете
«Если мы беремся за топор в войне против любого племени, то мы не опустим этот топор, пока племя не будет полностью уничтожено или вытеснено за Миссисипи… В этой войне они убьют некоторых из нас — мы уничтожим их всех до единого». В этой главе мы познакомимся с исполнителями и вдохновителями кровавых этнических чисток, подобных человеку, сказавшему эти слова. Этот человек не был извергом-колонизатором. Он был третьим президентом Соединенных Штатов, и звали его Томас Джефферсон.
В двух предыдущих главах мы утверждали, что кровавые этнические чистки были редким явлением вплоть до недавнего времени. Мы отметили возникновение опасных концепций органической демократии в Восточной и Южной Европе в XIX столетии, противопоставив их толерантной либеральной демократии в Северо-Западной Европе. Но и самые либеральные государства тоже имели колонии. Органические и либеральные версии концепции «мы, народ» вполне уживались друг с другом. С одной стороны, колонисты сознавали, что они разделены на разные сословия, руководствуются разными интересами и что их политические партии воплощают все разнообразие либеральных общественных структур. С другой стороны, весь народ обладал имманентным качеством, имя которому — «цивилизованность», в отличие от «аборигенов», «дикарей», «индейцев» и так далее. Этот водораздел впоследствии был назван расовым. «Низшие расы» не были частью «мы, народ».
Таким образом, некоторые государства, которые мы по традиции считаем либеральными, имели весьма двойственную природу, и за много миль от метрополии демократия оборачивалась своей самой темной стороной. Социальные компромиссы, представительное правительство, толерантность европейских наций ничуть не умеряли их ненависти, направленной против обширных групп «чужаков». Самые кровавые страницы в мировую историю этноцида вписали Соединенные Штаты Америки и Австралия. Эти зверства совершали колонисты-поселенцы вначале de facto, а потом и de jure. Об этой трагической истории колониальных чисток и пойдет речь в этой главе.
ОБЩАЯ МОДЕЛЬ КОЛОНИАЛЬНЫХ ЧИСТОК
Все колонии были завоеваны огнем и мечом, но не везде и не всегда экспансия сопровождалась массовым уничтожением. Как мы вскоре выясним, разные судьбы ждали
