мертв: он существовал лишь как ненависть». Итак, говорит он, фашизм родился из пепла социализма как «третья сила», ведущая «рабочий класс к реальному и эффективному лидерству» «при строгой военной дисциплине». У националиста Д’Аннунцио Муссолини заимствовал культ парамилитаризма и юности, элитистский культ вождя и уверенность, что толпой легко манипулировать с помощью мифа, символа и ритуала. В самом деле, как отмечают Березин (Berezin, 1997) и Джентиле (Gentile, 1996), ритуал стал мощным подкреплением формальной идеологии в практике движения. Кроме того, он подогревал презрение фашизма к демократии, о котором Муссолини говорит так:
Демократия лишила народную жизнь ее «стиля»: линии поведения, яркости, силы, живописного, неожиданного, мистического — всего того, что важно для настроения масс. Мы играем на всех струнах лиры — от насилия до религии, от искусства до политики.
Отметим объединение политики, искусства и стиля, столь типичное для фашизма.
Муссолини не считает нужным упоминать о том, что в 1919 г. фашизм был левым, требовал восьмичасового рабочего дня и рабочего контроля. Значительная часть риторики движения исходила от левых синдикалистов — Панунцио, Джентиле, Россони и Оливетти, по-разному добавлявших в фашистскую идеологию «целостный» синдикализм или корпоративизм. Они заявляли, что «всему движению рабочего класса предстоит впитать в себя высокие устремления нации» и что «этатизм и синдикализм находятся в процессе слияния». Муссолини их несколько опасался. В 1922–1924 гг. он еще питал надежды возглавить фашистскую/социалистическую парламентскую коалицию против консерватизма и буржуазной либеральной демократии. Готовность принять правила парламентской игры оттолкнула футуристов, которые покинули движение. Но скоро Муссолини отказался от парламентаризма и принялся приручать синдикалистов, склоняя их к идее более «вертикального» корпоративистского государства. Он провозгласил «тоталитарное этическое государство», где о рабочем контроле будет забыто и левые утихомирятся (Nolte, 1965: 202–208, 258; Gregor, 1979: 106–114; De Felice, 1995; Dahl, 1999: 46–70; Riley, 2002: гл. 2).
Более постоянным рефреном стал парамилитаризм — наследие идеалистических теорий действия, конкретизированных опытом войны. В начале 1919 г. Муссолини вместе с футуристами приветствовал «действия» вместо «слов» (ассоциирующихся с затхлым парламентаризмом) и успешно заставил замолчать демократических националистов и социалистов. Первые fasci были созданы в марте — и уже месяц спустя последовали первые смерти. Затем первый конгресс PNF в 1921 г. провозгласил свои «эскадроны действия», squadristi, «революционной милицией на службе нации… следующей трем принципам: порядок, дисциплина, иерархия» (Gentile, 1989: 398). Как отмечает Даль (Dahl, 1999: 145–146), забастовки, уличные столкновения, насилие, расцениваемые как борьба добра со злом, были вообще характерны для итальянского сплава синдикализма с этатизмом. В 1932 г. Муссолини все еще декларировал парамилитарные добродетели:
Война и только война доводит человеческую энергию до максимального напряжения и накладывает отпечаток благородства на те народы, что имеют мужество прибегать к ней. Гордый девиз Squadrista: «Me ne frego» [«мне плевать», в окопном варианте — «мне насрать»], написанный на повязке, закрывающей рану, — это акт философии, это воспитание готовности к бою, это спокойное осознание опасностей войны, это новый путь жизни для Италии, святость и героизм, свободные от всяких экономических мотивов.
Парамилитарные добродетели были тесно связаны с культом юности и мученичества, поскольку солдаты — молодые люди, постоянно рискующие жизнью. Сама Италия была молодой нацией, объединенной лишь в 1860-х, и одновременно пролетарской нацией, эксплуатируемой более старыми «плутократическими» нациями. Движение, мобилизующее энергию юности, обещало покончить с этой эксплуатацией. Джентиле (Gentile, 1996: 23–27) пишет, что парамилитаризм был «крестовым походом», объединенными ритуалами святого причастия. Пролитая парамилитаристами кровь, говорит он (впадая в некоторое преувеличение), была подобна крови Христа и христианских мучеников. Как сказал командир сквадристов в Лукке на похоронах местных фашистов в 1921 г.: «О Святая Троица, рожденная кровью: твоя кровь — наша кровь. Поток, дарующий жизнь, покидает вены, чтобы наполнить новую крестильную чашу, — так примем же этот багровый дар». Разумеется, эти фашисты, в отличие от Христа, погибли, пытаясь убить других, — так что перед нами идеология, оправдывающая и прославляющая убийство. Да и слишком приземленным, слишком прагматичным был фашизм, чтобы стать религией.
Придя к власти, Муссолини подчинил парамилитарные отряды государству, а реальное насилие заменил ритуальными воспоминаниями о нем. Говоря нацистским языком, «порядок» возобладал над «дикостью». К 1932 г. Муссолини объявил свое государство единой «организованной, централизованной и авторитарной демократией», способной органически представлять нацию:
Основа фашизма… Государство как абсолют, в сравнении с которым все личности и группы относительны — и должны рассматриваться лишь в своем отношении к государству. Фашистское государство обладает самосознанием, собственной волей и личностью, оно воплощает в себе имманентный дух нации. Оно — единственная сила, способная разрешить гибельные противоречия капитализма. Оно не реакционно, а революционно.
Такое государство делает ненужным «соперничество партий, и безответственность политических собраний. Фашизм отрицает, что важнейшей силой в преобразовании общества является классовая война». Одним словом, перед нами трансцендентное государство.
Кроме того, это государство империалистическое: «Расширение нации — важнейшее проявление ее жизни. Империя требует дисциплины, координации всех сил, глубоко укорененного чувства долга и жертвенности. Никогда еще нация так не нуждалась в авторитете, направлении и порядке».
К 1932 г. Муссолини более всего интересовали война, органический национализм и государство. Парамилитаризм был для государства неудобен, однако оставался важен риторически и организационно, поскольку фашизм по-прежнему стремился к массовой мобилизации. И хотя партия предложила широкую программу экономических и социальных преобразований, они воспринимались как вторичные в сравнении с приматом нации, милитаризма и государства (Delzell, 1970: 27–37). Даже доводами в пользу корпоративизма служила не столько его экономическая эффективность, сколько способность превосходить классовые и иные частные конфликты интересов и мобилизовывать массы (Berezin, 1997: 60–63). Итальянский фашизм возник и развивался сразу после войны. Поэтому в области экономики его волновала не столько депрессия, сколько послевоенный классовый конфликт.
Именно такова стала стандартная фашистская повестка по всей Европе, открывающая нам ключевые фашистские ценности, о которых мы говорили в главе 1: органический, парамилитарный национал-этатизм, способный якобы «превзойти» и преодолеть общественные конфликты. Основные особенности итальянского фашизма в том, что он был первым, и, следовательно, демонстрировал большее идеологическое разнообразие, а затем усмирил свой радикальный парамилитаризм, превратив его в не столь динамичный, хотя и мобилизующий этатизм. Это также ослабило призывы очистить нацию от врагов: от политических оппонентов парамилитаристы Италию уже очистили, а этнические враги (кроме Африки) не играли здесь особой роли.
Любое краткое изложение фашистской доктрины неизбежно станет упрощением. Итальянский фашизм был движением бурно развивающимся, плюралистичным, децентрализованным, порой даже хаотичным. Сам Муссолини был оппортунистом, а его боевики ценили действие выше идеологии. Однако большинство итальянских фашистов полагали, что исповедуют не какую-либо классовую идеологию, а учение о трансцендентном, органическом национал-этатизме, полное антиматериалистического морального пыла — учение о полном преображении общества. Некоторые называли фашизм «религией Италии», «религией нации», «национальным ополчением»; враги
