В Петрограде с объявлением «красного террора» 2 сентября 1918 г. по официальному сообщению было расстреляно 512 чел. (почти все офицеры), однако в это число не вошли те сотни офицеров, которых расстреляли в Кронштадте (400) и Петрограде по воле местных советов и с учетом которых число казненных достигает 1300. Кроме того, в последних числах августа две баржи, наполненные офицерами, были потоплены в Финском заливе[25]. В Москве за первые числа сентября расстреляно 765 чел., затем ежедневно в Петровском парке казнили по 10–15[26].
В 1919 г. террор, несколько ослабевший в Центральной России за существенным исчерпанием запаса жертв и необходимостью сохранения жизни части офицеров для использования их в Красной армии, перекинулся на занятую большевиками территорию Украины. 25 июля 1919 г. в «Известиях ВЦИК» было объявлено, что по всей Украине организуются комиссии красного террора и предупреждалось, что «пролетариат произведет организованное истребление буржуазии», а орган ВУЧК писал:
«Объявленный красный террор нужно проводить по-пролетарски. За каждого расстрелянного нашего товарища в стане деникинцев мы должны ответить уничтожением ста наших классовых врагов»[27].
«Рутинные» расстрелы начинались сразу по занятии соответствующих городов, но массовая кампания, подобная осенней 1918 г., началась летом 1919 г., когда белые войска перешли в наступление и начали очищать Украину от большевиков: последние торопились истребить в еще удерживаемых ими местностях все потенциально враждебные им элементы (действительно, украинские города дали белым массу добровольцев, перешло к ним и множество офицеров, служивших в красных частях на Украине). Перед взятием Киева добровольцами (31 августа 1919 г.) в течение двух недель было расстреляно несколько тысяч человек, а всего за 1919 г., по разным данным, 12–14 тыс. чел., во всяком случае только опознать удалось 4 800 человек[28].
В Екатеринославе до занятия его белыми погибло более 5 тыс. чел., в Кременчуге — до 2 500. В Харькове перед приходом белых ежедневно расстреливалось 40–50 чел., всего свыше 1000. Ряд сообщений об этих расстрелах появлялся в «Известиях Харьковского Совета». В Чернигове перед занятием его белыми было расстреляно свыше 1500 чел., в Волчанске — 64[29]. В Одессе затри месяца с апреля 1919 г. было расстреляно 2200 чел. (по официальному подсчету Деникинской комиссии — 1300 с 1 апреля по 1 августа), ежедневно публиковались списки в несколько десятков расстрелянных; летом каждую ночь расстреливали до 70 человек. Всего на Юге число жертв за этот период определяется в 13–14 тысяч[30].
Особенно массовый характер носили расстрелы, проводившиеся после окончания военных действий, особенно в конце 1920 — начале 1921 гг. в Крыму, где было уничтожено около 50 тыс. чел., и в Архангельской губернии, куда, помимо пленных чинов Северной армии ген. Миллера, вывозились арестованные в ходе массовой кампании летом 1920 г. на Кубани, сдавшиеся в начале 1920 г. чины Уральской армии и другие «контрреволюционеры».
Следует заметить, что во время Гражданской войны, и затем в 1920–1930-х годах большевики (к досаде их позднейших апологетов) отнюдь не стеснялись ни самого «красного террора», ни его «массовидности», а, напротив, как нетрудно заключить по их печати, гордились масштабом свершений в духе «того настоящего, всенародного, действительно обновляющего страну террора, которым прославила себя Великая Французская революция» (именно таким видел террор Ленин еще задолго до 1917 г.[31]), и оставляли после себя весьма красноречивые документы. Так, например, оправдываясь в обвинениях в недостаточном рвении, член Крымревкома Ю. П. Гавен писал члену Политбюро Н. Н. Крестинскому:
«Я лично тоже стою за проведение массового красного террора в Крыму, чтобы очищать полуостров от белогвардейщины (считаю нужным напомнить, что я применял массовый красный террор еще в то время, когда он еще партией официально не был признан. Так, напр., в январе 1918 г. я, пользуясь властью пред. Севаст. Военно-Револ. Комитета, приказал расстрелять более пятисот офицеров-контрреволюционеров). Но у нас от крас, террора гибнут не только много случайного элемента, но и люди, оказывающие всяческую поддержку нашим подпольным работникам… до сих пор я пытался освободить не более десяти человек, в то время, когда расстрелянных уже около 7 000 чел., а арестованных не менее 20 000 чел. И все же я в глазах тт. Бела Кун и Самойловой стал коммунистом, находящимся под влиянием мелкой буржуазии»[32].
Сбор сведений о красном терроре начался еще во время Гражданской войны. Историк С. П. Мельгунов и еще ряд лиц, просматривая советские газеты, составляли картотеку имен расстрелянных и собирали иные материалы, на основании которых в эмиграции была издана книга «Красный террор в России»[33]. В апреле 1919 г. при главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России была создана «Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков», которая, действуя в соответствии с дореволюционным Уставом уголовного судопроизводства, проводила опросы свидетелей и потерпевших, собирала вещественные доказательства, проводила эксгумации, опознания и т. д. Большой массив ее документов (280 дел) находится ныне в ГАРФ (ф. 470). Частично материалы комиссии были опубликованы за границей, а позже переизданы в России[34]. Следует заметить, что, хотя в России документы самих репрессивных органов большевиков пока в основном недоступны, на Украине эти архивы рассекречены и уже нашли отражение в ряде публикаций[35].
В настоящем сборнике публикуется ряд воспоминаний очевидцев событий «красного террора», опубликованных в различных эмигрантских изданиях (материалы Особой комиссии ВСЮР не включались). Особое место занимают ранее не публиковавшиеся материалы из архива С. П. Мельгунова[36] в Гуверовском институте войны, революции и мира (Пало Алто, США). Это свидетельства, присланные С. П. Мельгунову в ответ на его обращения в эмигрантской печати, а также написанные читателями его книги «Красный террор», пожелавшими дополнить обрисованную им картину событий.
Материалы сборника сгруппированы по разделам по территориальному принципу: в 1-м разделе публикуются материалы, касающиеся Украины (в основном по Киеву и Одессе), во 2-м — Крыма, в 3-м — юга России, в 4-м — городов Центральной России, в 5-м — северных областей, в 6-м — Прибалтики. В сборник вошла лишь небольшая часть имеющихся материалов, в частности, остались за рамками весьма многочисленные свидетельства о красном терроре в Москве и Петрограде.
Доктор исторических наук С. В. Волков
А. А. Гольденвейзер[37]
Из киевских воспоминаний[38]
[…] 26 января (1918 г. — Ред.), утром, в город вступили большевики.
Они пробыли тогда в Киеве всего три недели, и тот первый лик большевизма, который мы увидали за это короткое время, не был лишен красочности и своеобразной демонической силы. Если теперь ретроспективно сравнить это первое впечатление со всеми последующими, то в нем ярче всего выступают черты удальства, подъема, смелости и какой-то жестокой непреклонности. Это был именно тот большевизм, художественное воплощение которого дал в своей поэме «Двенадцать» Александр Блок.
Последующие навыки и опыты подмешали к большевистской пугачевщине черты фарисейства, рутины и всяческой фальши. Но тогда, в феврале 1918 г., она предстала пред нами еще во всей своей молодой непосредственности.
Разумеется, и 26 января, когда стихла канонада и в город вступили большевики, и в последующие дни нам было не до спокойных наблюдений и параллелей. Эти первые дни были полны ужаса и крови. Большевики производили систематическое избиение всех, кто имел какую-либо связь с украинской армией, и особенно с офицерством. Произведенная незадолго пред тем регистрация офицеров имела в этом отношении роковые последствия: многие предъявляли большевикам свои регистрационные карточки, и это вело к неминуемой гибели. Солдаты и матросы, увешанные пулеметными лентами и ручными фанатами, ходили из дома в дом, производили обыски и уводили военных. Во дворце, где расположился штаб, происходил краткий суд и тут же, в царском саду, — расправа. Тысячи молодых офицеров погибли в эти дни. Погибло также много военных врачей — между ними известный в городе хирург Бочаров, который ехал на своей пролетке в госпиталь и показал остановившему его солдату свою регистрационную карточку. Та же участь постигла доктора Рахлиса, недавно только возвратившегося из австрийского плена и схваченного таким же образом, когда он стоял на улице в какой-то очереди.
