сочинения элементами «народности». Труды Гердера впервые позволили представить историю человечества как мощное поступательное движение, в котором каждому народу отведено свое достойное место, что в перспективе позволило развиться не только романтическому пониманию истории, но и решительно заявить о себе народоведческим наукам. Гердер призывал своих единомышленников не гнушаться полевой собирательской деятельностью, отмечая, что «...даже в Европе целый ряд наций остается неизученным и неописанным... А между тем среди них имеется так много лиц, призванных по долгу службы изучать язык, нравы, образ мышления, древние поверья и обычаи своего народа!». Таким образом, внимание просвещенных европейцев обращалось к ценности местной простонародной культуры, закладывая основы этнографического краеведения и фольклористики.
Вместе с тем, необходимо осознавать, что осуществление практических шагов в области этнографии вряд ли было возможно без деятельности тех ученых, которые первыми увидели в этом предмете серьезную исследовательскую перспективу. Речь идет, прежде всего, об авторе первой всеобъемлющей «Истории Российской» В.Н. Татищеве (1686-1750), создателе «Allgemeine Nordische Geschichte...» А.Л. Шлёцере (1735-1809) и основоположнике финской национальной историографии Х.Г. Портане (1739-1804). Предпринятые ими попытки опровержения ранее устоявшейся картины мира, покоившейся на авторитете генеалогических таблиц Книги Бытия, способствовали прояснению проблем этнической истории Северо-Восточной Евразии. Находясь у истоков национальных школ историков и лингвистов, они направили своих последователей по единственно возможному тогда пути выявления новых источников и критического отношения к имеющемуся научному наследию. Сделав предметом своих начинаний историю народов, долгое время находившихся в тени классических древностей и письменной традиции, эти выдающиеся представители эпохи пробудили общественный интерес к этническим исследованиям. Развившаяся при этом фиксация этнографических фактов, впрочем, как и лингвистическая компаративистика, сформировали новый тип научного работника, способного совмещать экспедиционную деятельность с трудом кабинетного ученого-теоретика.
Со всем уважением и признательностью относясь к научному труду пионеров народоведения, хотелось бы представить начальную историю этнографического изучения финно-угорских народов России сквозь призму личной истории трех выделяемых персоналий: Ф.И. Страленберга — первым указавшего на факт языкового родства финно-угорских народов; Г.Ф. Миллера — первым предпринявшего попытку совмещения сведений о народах восточной России, извлеченных из актового материала, с живой фольклорно-этнографической информацией; И.Г. Георги — автора первой сводной этнографической работы о народах России, показавшего финно-угров в качестве древнего автохтонного населения страны. Присущая этим разным и в то же время близким по духу людям исследовательская проницательность, стремление к систематизации и умение придать научному продукту необходимую потребительскую привлекательность, обеспечила условия для будущего развития этнографического финно-угроведения.
Немаловажными факторами в деле формирования интеллектуальных основ финно-угорской этнографии были свойственный английской научной традиции эмпиризм, французский энциклопедизм и характерный для германской науки синтез исторического и естественно-математического мышления. Нельзя не учитывать и скандинавского влияния, особенно на финляндских ученых. Тем более, что шведская «нордистика» во второй половине XVII в. достигла достаточно высокого научного уровня, сделав качественный шаг вперед в представлении этнографической карты региона. Например, в опубликованной в 1674 г. книге И. Шефферуса «Lapponia» указывалось на сходство языков и антропологического типа финнов и саамов. Даже О. Рюдбек, один из столпов идеи «атлантизации» национальной истории, собрал некоторое количество этимологий, демонстрировавших языковое родство финнов и венгров. Примерно в те же годы два других шведа, поэт Г. Стернхельм и канцлер Б. Шютте, отмечали сходства, существующие между финским и венгерским языками. Критическое восприятие древностей и современной этнокультурной информации было достигнуто благодаря трудам профессора Упсальского университета И. Ире, собравшего немало сведений по истории и языкам финнов и саамов.
Вместе с тем, в силу известного прагматизма эпохи, проявляющегося, в том числе, в постоянно фигурирующем вопросе о практической ценности проводимого исследования, ученые должны были определить субъекты, заинтересованные в реализации этнографических проектов, указав их цели и источники финансирования. В качестве спонсоров и заказчиков научных работ могли выступать как правительственные органы, заинтересованные в дополнительной информации о налогоплатящем населении, так и само общество, где на протяжении всего XVIII в. шел процесс формирования национального сознания. В этой связи особенную роль приобретали работы ученых способствующие реконструкции, а в чем-то и конструкции национальной истории. Находясь в рамках многонациональных империй, представители финляндской и венгерской интеллигенции ранее других озаботились проблемой идентификации своих народов в историческом времени и географическом пространстве, используя просветительскую риторику и компаративную методологию. Эстонская интеллигенция в те годы находилась еще в самом зачаточном состоянии и вынуждена была учитывать довлеющие над ней факторы остзейского происхождения. Финно-угорские народы России в этом случае по-прежнему оставались объектом исследования, но по мере расширения «галактики Гуттенберга» и изменения традиционного образа жизни и мысли, постепенно втягивались в общий процесс модернизации. Хотя до разработки проектов нациестроительства дело дойдет еще не скоро.
В Финляндии начальная компаративная направленность научной мысли проявилась уже в середине XVII в. в ходе историко-географических исследований профессора М. Вексониуса-Гюльденстолпе, рассматривавшего взаимоотношения финского, эстонского, ливского и саамского языков. По его мнению, племена тавастов (хяме), карелов, саволаксов и эстонцев прежде составляли один древний финский народ, обладавший единым языком. Следующим этапом стала опубликованная в 1732 г. диссертация М. Галлениуса, еще до конца не изжившая умозрительных представлений относительно происхождения финского языка, но уже отразившая инновационный потенциал классификационных опытов. Спустя некоторое время, отмеченная тенденция отразилась в научном творчестве финляндского профессора И. Велина, составившего внушительный список финско-венгерских языковых схождений (этимологий), но в силу обстоятельств не успевшего представить их в виде концептуальной схемы. Демократические веяния эпохи коснулись и такой консервативной сферы, как церковная практика, в рамках которой просветителем А. Лицелиусом было осуществлено новое издание Библии на финском языке. Он также предпринял усилия для развития народного языка как письменного, с этой целью в 1776 г. им было начато издание первой в Финляндии газеты на финском языке. Народоведческие интересы финляндской интеллигенции проявились в трудах пастора К. Ганандера, который, являясь последователем профессора Х.Г. Портана, увлеченно собирал и публиковал образцы народной поэзии финнов [2].
Необходимо также учесть, что все попытки финнов позаботиться о сохранении своей культуры и выяснить ее истоки, наталкивались в лучшем случае на равнодушие королевских администраторов, для которых «...главной задачей... всегда было превращение финнов в шведов». Вопрос об обучении всех финнов шведскому языку неоднократно обсуждался на сессиях риксдага в Стокгольме, выдвигались даже проекты насильственного переселения финнов с занимаемых ими земель с целью ускорения их ассимиляции. В целом, старавшийся сохранять лояльное отношение к властям и будучи критически настроенным к сепаратистским настроениям части финляндской аристократии Х.Г. Портан опасался за будущее финского народа. Он писал, что не было недостатка в тех, кто требовал заставить финнов совсем отказаться
