князей (например, виконтов Марселя), объединяющие документы из разных архивов и опять же безотносительно того, в каком виде они сохранились. По какому изданию цитировать тот или иной документ — вопрос скорее технический; решающим аргументом является, естественно, качество издания. Важнее напомнить о крайней разнородности аккумулированных в таких изданиях материалов и предостеречь от опрометчивых попыток их сплошного количественного обследования, допустимого лишь по особым параметрам, например антропонимическому, и то с оговорками.
В целом, на сегодняшний день, исследователь вынужден работать с конгломератом изданий, очень разных по качеству и структуре. Что же касается неизданной части актового материала, она составляет, по моей оценке, максимум 15%. Отсутствие более точных данных не является, в этом случае, результатом чьей-то недоработки, поскольку выбранный регион никогда не был объектом единого исследования, а следовательно, не было и стимула для подобных оценок. Как уже отмечалось, один и тот же документ может существовать в двух неизданных копиях, находящихся в разных архивах. Кроме того, некоторые картулярии и другие собрания опубликованы частично, и лишь изредка кто-либо задавался целью определить, какая именно часть остается неизданной. Так, согласно Э. Дебакс, из наименее изученного картулярия Тренкавелей опубликовано, но далеко не всегда in extenso, примерно 49% грамот; меньше всего повезло клятвам верности, которые редко привлекали внимание ученых-эрудитов: из них полностью опубликованы 14%, еще 27,3% — частично, тогда как 63,7% оставались неизданными вплоть до последних лет, когда стали появляться публикации отдельных актов, подготовленные Э. Дебакс и другими исследователями; однако речь идет в основном о документах XII в. [537] Из более доступного картулярия епископов Агда опубликовано 37,8% — главным образом, все в том же издании [538].
Итак, чем же мы располагаем?
Очевидно, что значительная, надо думать, преобладающая часть раннесредневековой южнофранцузской документации утрачена. Иначе и быть не могло: исступление фанатиков, пытавшихся перечеркнуть прошлое, нетерпение военных, требовавших пустить весь этот пергаменный хлам на патроны, ярость восставших крестьян, видевших в древних свитках инструмент эксплуатации, злой умысел вошедших в раж сутяг, стремившихся выкрасть или уничтожить невыгодные им документы, безразличие завоевателей, невежество чиновников, "забывчивость" собирателей древностей, небрежность переписчиков, курьеров и судейских, пожары, наводнения, сырость, крысы… Какие только напасти не угрожали из глубины веков работе сегодняшнего исследователя!
Обескураживающий перечень всех этих историко-архивных кошмаров способен, наверное, согреть сердце не одному гиперкритику. Однако автор этих строк не принадлежит к их числу и настроен вполне оптимистически. В самом деле, можно было бы предположить, что интересующая нас документация, как раз в силу ее древности, за многовековую историю своего существования должна была бы испытать на себе максимум всевозможных невзгод. В действительности же ей удалось избежать очень многих из них и сохраниться достаточно хорошо. Этому способствовало прежде всего то обстоятельство, что раннесредневековые грамоты происходят по большей части из архивов кафедральных соборов и крупнейших аббатств, т. е. наиболее солидных церковных учреждений. Не говоря уже о том, что здесь имелись наилучшие из возможных тогда условий хранения, эти учреждения, благодаря прочности своего общественного положения (а иногда и прочности крепостных стен), в общем и целом сумели выстоять перед лицом иноземных вторжений, народных выступлений и религиозных бунтов и уберечь свои древлехранилища от уничтожения. От рук повстанцев и солдат гибли главным образом архивы коллегиальных церквей малых провинциальных городов и небольших, плохо защищенных монастырей, которые в массе своей возникли много позже изучаемого периода. В ходе Революции интересующие нас архивы пострадали сильно, может быть, даже сильнее, чем архивы некоторых менее древних и менее важных церковных учреждений, расположенных обычно вдали от административных центров департамента (до них порой не доходила очередь) [539], но, к счастью, в отличии от последних, они были к тому времени уже достаточно хорошо обследованы — ведь историки XVII–XVIII вв., интересовавшиеся в первую очередь "началами" и "истоками" того или иного города, епископства или монастыря, уделяли преимущественное внимание именно древнейшим документам. Например, в те годы, судя по всему, погиб составленный в середине XI в. картулярий Вьеннского капитула, но благодаря подробному его описанию, сделанному в 1771 г., мы имеем о нем достаточно хорошее представление. Примечательно, что из 259 грамот этого картулярия 176 (т. е. 67,9%) известны по более или менее полным копиям историков-эрудитов [540].
Таким образом, древность документа служила ему определенной защитой. Разумеется, в абсолютных цифрах от XVI или XVII в. документов сохранилось неизмеримо больше, чем от X в., но утверждать, что так же обстоит дело и в процентном выражении, было бы рискованно. Можно считать аксиомой, что, по сравнению с позднесредневековой грамотой, пережившая свою эпоху раннесредневековая грамота имела, на круг, больше шансов уцелеть до наших дней. Нужно, кроме того, иметь в виду, что в рассматриваемый период документ был несравненно более редким явлением общественной жизни, чем несколько столетий спустя. Как свидетельствуют отмеченные выше аномалии в географическом распределении актового материала, в некоторых районах Средиземноморской Франции письменное делопроизводство на каких-то этапах истории было развито слабо. Сравнительно скромная роль, отводившаяся документу в регулировании социально-экономических отношений раннесредневекового общества, выдвигает перед исследователем ряд серьезных проблем, но эти проблемы уже выходят за рамки источниковедения.
в. Описи
Особо следует сказать об инвентарных документах сеньориальной администрации. Характеризуя вотчину в целом, они содержат сведения, которые трудно или вовсе не удается получить из других источников. Поэтому возможность разобраться в ряде аспектов социально-экономического строя региона (структура вотчины, степень и способы эксплуатации крестьян, размеры и облик крестьянского хозяйства и т. д.) не в последнюю очередь зависит от того, обеспечен он описями или нет.
Средиземноморская Франция в этом отношении обделена: в нашем распоряжении всего три описи каролингского времени: Марсельский полиптик 814 г., известный также как полиптик епископа Вуадальда [541], примыкающая к нему совсем маленькая марсельская опись 835 г. [542] и сопоставимая с ним по размеру опись владений епископов Безье [543]. Несколько breve XI в. дошло до нас в составе картулярия аббатства Сен-Виктор-де-Марсель [544]. Существует также небольшая опись владений церкви Экса, составленная между 1050 и 1060 гг., до сих пор неопубликованная, но малоинформативная [545]. Лангедок XI в. представлен фрагментами одной единственной, т. н. Велэйской описи [546]. Следующие по времени лангедокские описи относятся уже к XII–XIII вв. [547]. Древнейшие инвентарные документы Руссильона — capbrei — датируются XIII в. [548]
По сравнению с Северной Францией или Германией, Прованс и Лангедок обеспечены политиками плохо. В соседних же с ними районах Южной Европы мы наблюдаем примерно ту же картину.
