Это видно даже на примере наиболее благополучной в этом смысле области Юга — Италии: в настоящее время известно 17 итальянских описей VIII–X вв. против 30 северогалльских [549], и это при том, что по объему раннесредневековая итальянская документация превосходит северогалльскую на порядок. Другой наглядный пример — Каталония. Богатство ее архивов только что не вошло в пословицу, но раннесредневековых описей всего две, датируемые, соответственно, серединой X и серединой XI в.; обе касаются владений церкви св. Петра в Виламажор де Валлес (район г. Вик) [550]. Следующие по времени документы этого типа относятся уже к XII в. [551]. Помимо упомянутых выше лангедокских и провансальских описей, можно назвать лишь две южнофранцузские описи каролингского времени, а именно описи владений лионской церкви 812 и 984 гг. [552] Знаменательно, что соседняя Бургундия тоже не богата инвентарными документами [553], несмотря на ее хорошо сохранившиеся архивы. Мы располагаем также описью группы владений в районе Мориака (юго-западная Овернь), но это лишь фрагмент полиптика монастыря св. Петра в Сансе (Шампань) [554], так что сохранение его, а может быть, и создание связано не с местной, а с северофранцузской традицией. В большинстве областей Южной Франции самые ранние описи относятся к XI–XII вв., и дошли до нас благодаря картуляриям. Так обстоит дело в Дофине, в Оверни, в Лимузене [555]. В Гиени и Гаскони описи зарегистрированы только с XIV в. [556] В Италии ситуация несколько иная, но все же знаменательно, что в некоторых районах, например, в Лацио, инвентарные документы являются редкостью вплоть до XIV в. [557]
Поскольку малочисленность и даже полное отсутствие раннесредневековых инвентарных документов характерны для всех районов Южной Франции, а также для Испании и (в меньшей степени) Италии, средневековая и новая история которых сложилась очень по-разному, этот факт нельзя отнести всецело на счет случайного или намеренного уничтожения описей в последующие столетия. В специальной литературе (Э. Лень, Р. Фоссье) прослеживается мысль, что в этом регионе описи и создавались редко [558]. Высказывалось мнение, что такое положение вещей было обусловлено низким уровнем вотчинной администрации [559]. Но так ли это?
Установленный теперь факт многовековой, восходящей к античности, практики составления инвентарных документов заставляет отказаться от попыток искать причину малочисленности южных полиптиков в слабости влияния каролингской администрации к югу от Луары. Некоторые описи, действительно, были составлены по специальному, касающемуся данного церковного учреждения, распоряжению каролингских монархов [560]. При этом, естественно, наибольшее внимание они уделяли монастырям и церквям того района, где в основном протекала их жизнь, т. е. Северо-восточной Галлии. Но весомость этого фактора не следует преувеличивать. Ведь законодательство, предусматривающее описание церковных владений, было общеимперским [561]. Кроме того, на этот счет известен и особый капитулярий, касающийся только Италии [562]. Зафиксировано участие "государственных посланцев" в составлении одной из итальянских описей [563]. Зависимость от Brevium excempla обнаруживает формуляр полиптиков Боббио [564]. Отмечу также композиционное сходство Луккского политика с политиком Сен-Рикье, созданного при участии чиновников Людовика Благочестивого [565].
Южная Франция, так же как Италия, в каролингское время вовсе не была захолустьем. До середины IX в. она представляла собой "удел" сначала Людовика Благочестивого, затем его сына Пипина I и внука Пипина II. Трудно поверить, что, оказавшись в Ахене, Людовик оставил без внимания в таком важном вопросе страну, где провел большую часть своей жизни. Южнофранцузские монастыри и церкви получили от каролингских правителей много дипломов. Среди них выделяется лангедокское аббатство Аниан, в картулярии которого фигурируют 22 диплома 787–852 гг. Первым настоятелем этого аббатства был знаменитый Бенедикт Анианский, советник императора Людовика, последние свои годы живший при дворе. Таким образом, о недостатке внимания Анианскому монастырю со стороны государства или о неосведомленности его руководителей, предписывавших описание церковных имуществ, говорить не приходится. Но ни в одном относящемся к монастырю источнике, а среди них, помимо четырехсот грамот IX–XII вв., есть еще житие Бенедикта и хроника, нет и намека на инвентарные документы. Показательно, что единственный диплом аквитанских королей, где имеется упоминание о полиптике, был дан монастырю Сен-Поль-де-Кормери, расположенному за пределами Южной Франции, в Турени [566].
Итак, малочисленность южнофранцузских описей нельзя объяснить одними лишь привходящими обстоятельствами. Причину следует искать, скорее, в самой природе этих описей, обусловившей другое, чем на севере страны, в целом — более небрежное отношение экономов и архивистов. В связи с этим хотел бы напомнить глубокую мысль Л.В. Черепнина о необходимости рассматривать документ "не изолированно, а в связи с историей того фонда, который сохранил его до нашего времени, историю же архивных фондов — в связи со всем ходом исторического развития" [567].
Подавляющее большинство северофранцузских и немецких раннесредневековых описей дожило до нового времени в поздних копиях, обычно в составе картуляриев и хроник, реже в отдельных списках. Оригиналы же крайне редки. Из 43 известных сегодня (хотя бы по упоминанию) северных описей VIII–X вв. только 3 сохранились в подлинниках до нового времени. Это Прюмский полиптик 893 г., существовавший еще в 1623 г., Реймсский полиптик середины IX в., известный Мабильону, Балюзу и другим эрудитам XVII–XVIII вв. и погибший в годы Великой французской революции, и Сен-Жерменский полиптик 812 г., известный также как полиптик Ирминона, доступный современному исследователю в своем первозданном виде [568]. Совсем иначе обстоит дело с южноевропейскими описями. Из 24 итальянских, южнофранцузских и каталонских описей VIII–X вв., о которых есть какие-либо сведения, в копиях до нас дошло только 11. При этом оригиналы южных описей существенно отличаются от северных. Последние, насколько мы можем судить о них по рукописи Сен-Жерменского полиптика, представляли собой хорошо оформленные, даже иллюстрированные книги. Напротив, южные описи дошли до нас исключительно в свитках, причем нередко в очень скверном состоянии. Самый яркий пример — Велэйский полиптик, уцелевший случайно: пергамент, на которое он был записан, был использован в XV в. для укрепления книжного переплета [569].
Хотелось бы подчеркнуть: дело не только в сохранности текста, но и в способах и в условиях его хранения. Так, хотя характер записей и характер письма, сам внешний вид Марсельского и Валесских полиптиков убеждает в том, что это рабочие, а не парадные документы, они дошли до нас все же в приличном состоянии [570]. Однако сохранились они случайно, в составе фондов, к которым не имели отношения, оторванные от массы современных им и исторически связанных с ними документов. Не удивительно поэтому, что ни тот, ни другой полиптик не
