были известны историкам-эрудитам. Марсельский полиптик значился в каталогах монастырского архива как "свиток, содержание которого неизвестно, так как написан он греческими буквами", пока в 1854 г. им не заинтересовался досужий антиквар и историк византийского права Ж. Мортрей [571].
Среди копий, сохранивших нам тексты раннесредневековых северных полиптиков, особое внимание привлекает копия Прюмского полиптика 983 г., сделанная в 1222 г. бывшим аббатом Прюма Дезарием [572]. Насколько можно судить, не располагая оригиналом, эта копия и по замыслу, и по исполнению была очень точной [573]. Цезарий избегал исправлять варваризмы древней рукописи и тщательно переписал даже самые устаревшие сведения, например, имена держателей. Однако его труд никоим образом не был трудом простого архивариуса, стремящегося всего лишь уберечь старый документ от порчи и гибели. Цезарий предназначал свою рукопись для активного использования. С этой целью он обновил географические названия полиптика, дал комментарии к вышедшим из употребления терминам и постарался отметить изменения, произошедшие за три века в структуре и доходах монастырской вотчины, явно предполагая, что каролингский полиптик все еще имеет практическую ценность и сохранит ее в будущем. Благоговение его перед древним документом и зафиксированными в нем дедовскими порядками было настолько велико, что, сообщая на полях рукописи, как обстоят дела в том или ином поместье в его дни, Цезарий иногда записывал ту же сумму повинностей, что фигурировала в старой описи. Иными словами, он не только не пытался изменить что-либо в копируемом документе, чтобы приблизить его к современной ему действительности, но готов был в угоду этому документу ее исказить [574].
Факт длительного использования северных описей подтверждается также тем обстоятельством, что, если только старый полиптик не погибал, попытки составить новую опись той же вотчины не предпринимались столетиями. Даже в тех случаях, когда в нашем распоряжении имеется целое собрание осуществленных в разное время описаний отдельных поместий вотчины [575], в нем нет двух описей одного поместья [576]. Аббаты Сен-Жермен-де-Пре довольствовались старым политиком, допуская лишь минимальные добавления к нему, которые касались по преимуществу земель, приобретенных позже составления политика [577]. Другие сеньоры, например, аббаты эльзасских монастырей Вайсенбург и Мармутье [578] или епископы Макона [579] считали необходимым фиксировать всевозможные изменения в географии, структуре и доходах вотчины, так что первоначальный текст обрастал многочисленными записями. Затем наступал момент, когда старый пергамент уже не мог вместить всей нужной информации. Тогда создавался новый кодекс, где первоначальный текст и более поздние добавления к нему (вкрапленные между строк, помещенные на полях или на отдельных, предусмотрительно оставленных чистыми листах) переписывались подряд, без разграничения. Этот кодекс мог впоследствии пополняться новыми записями. В результате многие северные политики представляют собой очень сложное образование, в котором бывает чрезвычайно трудно отделить исходное ядро от позднейших наслоений. Принципиально важно, что это именно наслоения, а не исправления: и первоначальный текст, и относительно ранние добавления в глазах переписчика были неприкосновенными.
Южные политики в этом смысле коренным образом отличаются от северных. Исправлений устаревших данных на новые здесь, правда, тоже нет, но нет и поздних добавлений. С другой стороны, в ряде случаев мы располагаем двумя и даже тремя разновременными описями одних и тех же владений. Таковы описи Боббио, составленные в 862, 883 и 900 г. [580]. Особенно интересны первые две: по большей части они текстуально совпадают, так что создание новой описи не было вызвано кардинальными изменениями в монастырской вотчине [581]. Другим примером могут служить марсельские описи. Breve виллы Марциана, включенное в картулярий Сен-Виктор де Марсель, повторяет описание той же виллы в полиптике Вуадальда [582], составленном 21 годом раньше. Более древний полиптик, упомянутый в грамоте 780 г., если и не охватывал все владения марсельской церкви, содержал по крайней мере описание виллы Галадиум, вновь описанной в полиптике 814 г. [583]
Напрашивается вывод: северные и южные описи имели различное предназначение, выполняли различные функции. На севере они предназначались для длительного употребления и постепенно превращались в своего рода "обычаи вотчины" [584]. Только с XIII–XIV вв., наряду с такими coutumiers и Weistümer, здесь появляются периодически обновляемые чиншевые и поземельные описи: censiers и terriers во Франции, Urbarien в Германии [585]. На Юге дело обстояло иначе. Когда росшее постепенно несоответствие между содержанием и меняющейся действительностью достигало критического уровня, создавалась новая опись. Старый полиптик, если и не уничтожали при этом как никчемный, то специально не сохраняли. Поэтому на Юге редки не только сами описи, но и упоминания о них в других источниках, столь частые на Севере. Единственный раз, когда, по сохранившимся сведениям, старая опись была на Юге представлена в суде в качестве документального свидетельства, с ее помощью доказывалась не правомочность требований вотчинника в отношении его крестьян, а только факт принадлежности ему данного владения в прежние времена [586]. Такую функцию мог выполнить любой авторитетный документ, не обязательно инвентарный. Поэтому включение описей отдельных поместий в некоторые южные картулярии (Марсель, Безье, Оулкс), скорее всего, имело целью сохранение документа — единственного или дополнительного — подтверждающего право собственности вотчинника на это поместье.
Малочисленность дошедших до нас раннесредневековых южногалльских раннесредневековых описей объясняется, таким образом, прежде всего тем, что они быстро утрачивали практическую ценность. Трудно сказать, связано ли периодическое обновление описей с какими-то местными особенностями социально-правовых отношений между сеньором и держателями, скажем, с распространенностью в изучаемом районе краткосрочных поземельных договоров. Но эта практика говорит, по крайней мере, о достаточно высокой культуре управления, сохранившейся с римского времени [587].
В заключение еще несколько слов о Марсельском полиптике. В литературе нет единого мнения о том, кому принадлежат описанные в нем владения: марсельскому епископству или аббатству Сен-Виктор. На мой взгляд, расположение большинства из этих владений за пределами марсельского диоцеза и их принадлежность (в массе своей) в X–XI вв. аббатству указывают на то, что в источнике речь идет, скорее, о землях монастыря, находившегося тогда, впрочем, под управлением епископа [588]. Более сложен и важен вопрос о репрезентативности данных полиптика. Согласно первоначальной и до сих пор преобладающей точке зрения, в нем описана вся вотчина [589], согласно другой, впервые сформулированной Э. Ленем, — только часть, а именно крестьянские держания, притом, возможно, не все [590]. Учитывая уникальность источника, от ответа на этот вопрос во многом зависят наши представления о размерах и структуре южнофранцузской вотчины, преобладающей форме и величине ренты, о социальном облике зависимого населения и т. д. Из-за скудости других источников, характеризующих
