пьесой эти личности становятся все более реальными, сложными и глубокими, пока в «Гамлете» и «Лире» поэт не превращается в философа, а его драмы не становятся светящимися проводниками мысли.
V. ФИЛОСОФИЯ
«Есть ли в тебе философия, пастух?»56 Так Тачстоун спрашивает Корина, а мы спрашиваем Шекспира. Один из его признанных соперников дал отрицательный ответ на этот вопрос;57 И мы можем принять это суждение в том виде, в каком его имел в виду Бернард Шоу, — что в Шекспире нет метафизики, нет взгляда на конечную природу реальности, нет теории Бога. Шекспир был слишком мудр, чтобы думать, что творение может анализировать своего создателя или что даже его разум, застывший на мгновение плоти, может постичь целое. «На небе и на земле, Горацио, есть больше вещей, чем можно представить в твоей философии».58 Если он и догадывался, то держал это при себе и, возможно, тем самым доказывал, что он философ. Он без почтения отзывается о философах, исповедующих философию, и сомневается, что кто-нибудь из них когда-либо терпеливо переносил зубную боль.59 Он смеется над логикой и предпочитает свет воображения; он не предлагает разгадать тайны жизни или разума, но он чувствует и видит их с интенсивностью, которая позорит или углубляет наши гипотезы. Он стоит в стороне и наблюдает, как догматики уничтожают друг друга или распадаются в катализе времени. Он прячется в своих персонажах, и его трудно найти; мы должны остерегаться приписывать ему какое-либо мнение, если оно не выражено с определенным акцентом по крайней мере двумя его творениями.
На первый взгляд, он скорее психолог, чем философ; но опять же не как теоретик, а скорее как ментальный фотограф, улавливающий тайные мысли и симптоматические действия, которые раскрывают природу человека. Однако он не поверхностный реалист; в жизни, как и в его пьесах, вещи не происходят, люди не говорят; но в сумме мы чувствуем, что через эти невероятности и экстравагантности мы приближаемся к ядру человеческого инстинкта и мысли. Шекспир, как и Шопенгауэр, знает, что «разум потворствует воле»;60 Он вполне по-фрейдистски вкладывает эротические частушки в девственные уста изголодавшейся и обезумевшей Офелии; и он идет дальше Фрейда и Достоевского в изучении Макбета и его «худшей» половины.
Если понимать философию не как метафизику, а как любую широкую перспективу человеческих дел, как обобщенный взгляд не только на космос и разум, но и на мораль, политику, историю и веру, то Шекспир — философ, более глубокий, чем Бэкон, как Монтень глубже Декарта; не форма делает философию. Он признает относительность морали: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого, но мысли делают это таковым».61 и «наши добродетели заключаются в толковании времени».62 Он чувствует загадку детерминизма: некоторые люди плохи в силу наследственности, «но они не виноваты, поскольку природа [характер] не может выбрать свое происхождение» 63.63 Ему известна теория морали Фрасимаха: Ричард III считает, что «совесть — это всего лишь слово, которое используют трусы, придуманное сначала для того, чтобы держать сильных в страхе; наше сильное оружие — это наша совесть, а мечи — наш закон»;64 Ричард II рассуждает о том, что «они вполне заслуживают того, чтобы иметь, кто знает самый сильный и надежный способ получить»;65 Но обоих этих ницшеанцев постигает печальная участь. Шекспир также отмечает феодально-аристократическую этику чести и дает ей много благородных фраз, но осуждает, как и Хотспур, ее склонность к гордыне и насилию, «недостаток нравов, отсутствие [само]управления».66 В итоге его собственная этика — это аристотелевская мера и стоический контроль. Мера и разум — тема речи Улисса, обличающей Аякса и Ахилла.67 Одного разума, однако, недостаточно; стоическое начало должно его укреплять:
Мужчины должны выдержать Они уходят, как и приходят: Спелость — это все…68
Смерть простительна, если она приходит после того, как мы реализовали себя. Шекспир приветствует Эпикура и не признает противоречия между удовольствием и мудростью. Он огрызается на пуритан и заставляет служанку Марию сказать Мальволио: «Иди, потряси ушами».69-то есть «ты осел». Он снисходителен к плотским грехам, как папа римский, и вкладывает в уста безумного Лира уморительную паремию о совокуплении.70
Его политическая философия консервативна. Он знал о страданиях бедняков и заставлял Лира с чувством их озвучивать. Рыбак в «Перикле» (1609?) замечает, что рыбы живут в море
как это делают люди на земле, — большие пожирают маленьких. Я могу сравнить наших богачей с китом: он играет и кувыркается, гоняя перед собой бедных мальков, и в конце концов пожирает их всех одним махом: таких китов я слышал на земле, которые не оставляют зияния, пока не проглотят весь приход, церковь, шпиль, колокола и все остальное.71
Гонсало в «Буре» мечтает об анархическом коммунизме, где «все общее должна производить природа», не должно быть ни законов, ни магистратов, ни труда, ни войны;72 Но Шекспир отметает эту утопию как невозможную в силу природы человека; при любой конституции киты съедят рыбу.
Какова была религия Шекспира? Здесь особенно трудно найти его философию. Он выражает через своих персонажей почти все верования, причем с такой терпимостью, что пуритане наверняка считали его неверным. Он часто и благоговейно цитирует Библию и позволяет Гамлету, якобы скептику, с верой говорить о Боге, молитве, рае и аде.73 Шекспир и его дети были крещены по англиканскому обряду.74 Некоторые его строки носят ярко выраженный протестантский характер. Король Джон говорит о папских помилованиях как о «жонглировании колдовством» и вполне предвосхищает Генриха VIII:
…ни одного итальянского священника. В наших владениях не должно быть десятины или пошлины; Но как мы, под небесами, являемся верховной главой, Итак, под Его началом — это великое превосходство, Там, где мы царствуем, мы будем поддерживать…
