Так скажите Папе, с благоговением. За него и его узурпированную власть.75
Хотя, конечно, в конце концов Джон отправляется в Каноссу. Более поздняя пьеса «Генрих VIII», написанная Шекспиром лишь частично, дает очень благоприятное представление о Генрихе и Кранмере и заканчивается панегириком Елизавете — все они главные архитекторы Реформации в Англии. Есть и прокатолические штрихи, как, например, сочувственное изображение Екатерины Арагонской и монаха Лоренса;76 Но последний персонаж пришел к Шекспиру уже сформировавшимся в романе итальянских католиков.
Некоторая вера в Бога сохраняется на протяжении всех трагедий. Лир в своей горечи думает, что
Как мухи для распутных мальчишек, так и мы для богов, — Они убивают нас ради своего спорта.77
Но: «Боги справедливы, — отвечает добрый Эдгар, — и из наших приятных пороков делают орудия, чтобы нас мучить»;78 а Гамлет подтверждает свою веру в «божество, которое формирует наши цели, грубо говоря, как мы захотим».79 Несмотря на эту упорную веру в Провидение, которое поступает с нами справедливо, в величайших пьесах Шекспира распространяется облако неверия в саму жизнь. Жак видит во всех «семи возрастах» человека лишь медленное разрывание и быстрое гниение. Тот же рефрен мы слышим и в «Короле Джоне»:
Жизнь утомительна, как дважды рассказанная сказка Раздражает слух дремлющего человека;80 и в презрении Гамлета к миру: Проклятье! О, боже! Это неухоженный сад, То, что растет из семян; то, что имеет грубую природу. Обладайте им безраздельно;81
и в «Макбете
Вон, вон, короткая свеча! Жизнь — всего лишь ходячая тень, бедный игрок. Он выступает на сцене в свой час, И больше ничего не слышно: это сказка. Рассказанный идиотом, полный звука и ярости, Ничего не значащий.82
Смягчает ли чувство бессмертия этот пессимизм? Лоренцо, описав Джессике музыку сфер, добавляет, что «такая гармония есть в бессмертных душах».83 Клавдио в «Мере за меру» видит загробную жизнь, но в мрачных терминах Дантова «Инферно» или плутовского «Аида»:
А, но умереть и уйти неизвестно куда; Лежать в холодной преграде и гнить; Это разумное теплое движение, чтобы стать Размятый ком; и восхищенный дух Купаться в огненных потоках или жить В захватывающем районе толстореберного льда; Быть заключенным в темницу безвидных ветров, И разлетаются с беспокойством вокруг Подвесной мир… он слишком ужасен!84
Гамлет вскользь говорит о том, что душа бессмертна,85 Но в своем солилоквике он не утверждает никакой веры; а его предсмертные слова в старой версии пьесы «Небеса примут мою душу» Шекспир изменил на «Остальное — молчание».
Мы не можем с уверенностью сказать, сколько в этом пессимизме требований трагической драмы, а сколько — настроения Шекспира; но его повторение и подчеркивание позволяют предположить, что он выражает самые мрачные моменты его философии. Единственное смягчение ее в этих кульминационных пьесах — нерешительное признание того, что среди зла этого мира есть благословения и наслаждения, среди злодеев много героев и святых — для каждого Лаго своя Дездемона, для каждой Гонериль своя Корделия, для каждого Эдмунда свой Эдгар или Кент; даже в «Гамлете» свежий ветер дует от верности Горацио и тоскливой нежности Офелии. После того как уставший актер и драматург покинет хаос и многолюдное одиночество Лондона ради зеленых полей и родительских утешений своего стратфордского дома, он вновь обретет любовь сильного человека к жизни.
VI. ПРИМИРЕНИЕ
Впрочем, у него не было причин жаловаться на Лондон. Он подарил ему успех, признание и удачу. В сохранившейся литературе его времени есть более двухсот упоминаний о нем, почти все положительные. В 1598 году в книге Фрэнсиса Мереса «Palladis Tamia: Wits Treasury» Сидни, Спенсер, Дэниел, Дрейтон, Уорнер, Шекспир, Марлоу и Чепмен были перечислены в таком порядке как ведущие авторы Англии, а Шекспир занял первое место среди драматургов.86 В том же году Ричард Барнфилд, поэт-соперник, заявил, что работы Шекспира (лучшие из которых еще впереди) уже внесли его имя в «бессмертную книгу славы».87 Он был популярен даже среди своих конкурентов. Дрейтон, Джонсон и Бербидж были его ближайшими друзьями; и хотя Джонсон критиковал его раздутый стиль, небрежное владение композицией и возмутительное пренебрежение классическими правилами, именно Джонсон в Первом фолио поставил Шекспира выше всех других драматургов древности и современности и признал его «не веком, а на все времена». В бумагах, которые Джонсон оставил после своей смерти, он написал: «Я любил этого человека… по эту сторону идолопоклонства».88
Традиция объединяет Джонсона с Шекспиром на встречах литераторов в таверне «Русалка» на Хлебной улице. Фрэнсис Бомонт, знавший их обоих, воскликнул:
