Может быть, на эту мысль навели его письма, найденные в бумагах Потоцкого. К числу магнатов, отстаивавших казаков против Потоцкого, принадлежал и краковский воевода, Станислав Любомирский, человек весьма влиятельный между панами. Дней через пять после Корсунского погрома, Хмельницкий выразил свою благодарность за его покровительство в письме к его белоцерковскому подстаростию, Черному, предостерегая подстаростия, что «во множестве войска есть и злые люди», так чтобы он стягивал подданных пана своего из сел, ближайших к городу, а в более далеких, чтобы народ соединялся в большие купы с своею худобою. «Мы бы с радостью вернулись отсюда» (писал он, вполне уверенный, что письмо полетит к пану воеводе), «но узнали, что еще множество таких неприятелей идет против нас, каков был его милость, пан Краковский: поневоле должны мы к ним спешить. Да будет воля Божия»!
Спустя дней десять, написал Хмельницкий такое же тормозящее письмо и к князю Доминику Заславскому, богатейшему из польско-русских панов, о притеснениях и тиранствах, претерпеваемых казаками в течение последних десяти лет. В этом письме он говорит о Потоцком так: «Его милость пан Краковский, наступивши с великими войсками на наши дома, опустошив почти весь край наш и обративши в ничто имущества наши, погнался было за душами нашими и на Запорожье».
В письмах к панам он смиренно называет себя старшим Запорожского войска, не давая себе права титуловаться гетманом, подобно Косинскому и Наливайку, которые, в виду поставленных правительством старших, подписывались гетманами в письмах к королю и коронному канцлеру. Что касается инструкции казацких послов, то она говорила о таких предметах, которые могли возбуждать в панах только национально-польскую людскость и тем самым делить их на умеренных и жадных, на добрых и злых. Она интересна для нас в том отношении, что характеризует быт казака и его социальное значение. Прочтем ее в более полном виде:
«1. Жалуются (казаки) на их милостей панов державцев и урядников украинных, что, имея нас уже в своей воле, поступают с нами не так, как следовало бы с рыцарскими людьми и слугами его королевской милости, но еще хуже, нежели с невольниками своими: такие чинят самоуправства и нестерпимые обиды, что мы не свободны не только в наших имуществах, но и в самих себе.
2. Хутора, сенокосы, луги, нивы, пахать, ставы, млины, что бы только которому пану ни понравилось, отнимают у казаков силою; сажают в тюрьмы, убивают нас до смерти за наши добра, и наделали раненных, искалеченных в нашем товариществе множество.
3. Десятинные, пчельное и поголовщину, хотя живут (казаки) и в добрах его королевской милости, берут у некоторых, наравне с мещанами, что есть лучшего.
4. Казацким сыновьям не дозволено держать при себе их старых матерей и родных отцов. Прогонять же старых родителей не следует. Казак должен и перед паном за них отвечать (i grzech musi za nich Panu kozak czynic), и всякую войсковую повинность отбывать.
5. Женам казацким, не то чтобы до трех лет, но и одного года, как бы стара ни была, не дозволяется посидеть (на грунте) без мужа, хотя бы у них были и сыновья на службе. Тотчас поворачивают их, наравне с мещанами, в панские налоги.
6. Полковники наши обходятся с нами не по своему обещанию и присяге. Не только не обороняют нас в каких-либо обидах от них милостей панов урядов, но, еще помогая им обижать нас, что бы которому у нас ни понравилось, добрый ли конь, или оружие, или другое что, — надели ему под видом покупки, а не наделил, размышляй тогда о себе, бедняга казак!
7. Вола или яловицу не запирай в особом месте. Сено в стогах, хлеб в скирдах и на нивах жатый жолнерская челядь берет силою.
8. Когда зайдем на Запорожье не установленною стражею (nie zwyczajna zaloga), и там на Днепре паны полковники в свободном пользовании нашем делают нам великую неволю. Как же теперь, не имея возможности бывать в морских добычах, может вызволиться казак своим трудом? Кто промышляет зверем, кто рыбою, считайся и с этим. Кто ловит лисиц, у тех берут по лисице от головы каждого казака, хоть бы было и 500; а не поймает лисицы, то отбирают самопалы от казаков. Кто бы ловил рыбу, давай подводу и на пана полковника. Если нет коня для доставки, доставляй по воде своими плечами, или плати.
9. В полевой же добыче, когда сам Господь Бог пошлет счастье, что возьмешь в ясыр не то старых татар, но и малых татарят, которые принадлежали нам Войску, чем бы убогий казак приоделся, — и то все поотнимали у нас, так что не для чего и трудиться. Иногда также случится заяц, стадо, кони, овцы, скот, — со всего этого паны полковники вместе с панами жолнерами наберут себе что будет лучшего, сколько им надобно, а нам, бедным казакам, и по одному не достанется, и то — что есть горшего из браку. Рискует (казак) жизнью ни за что.
10. Найдя какую-нибудь прицепку к казаку, чтоб содрать с него, что увидят, тотчас его в тюрьму. Искупай же, бедняга казак, свою душу! Ко всему этому, трудно даже исчислить все другие нестерпимые обиды, как нас гонят на работы и в подводы.
11. А что была воля его королевской милости, нашего милостивого пана, когда повелел было нам всемилостивейше, чтобы мы шли на море, — для чего мы получили на челны деньги, и назначено было приписать к нашему Запорожскому войску еще 6.000, то мы, имея наших старших иссреды себя, обещаем и клянемся совестью своею, что не будем принимать сверх того ни одного, так как не в 6.000 войска привыкли мы служить столь великие службы его королевской милости и всей Речи Посполитой, а разве большею купою.
12. Просим также униженно, чтобы заслуженный жолд, которого не видим уже пять лет, дошел до нас вполне, при комиссии».
После того следует приведенная выше просьба о вере, написанная без той реальности, с какой хоть и не совсем складно, изложены 12 пунктов.
«Обо всем этом» (заключают свою посольскую инструкцию казаки) «послы наши, упавши к милостивым ногам его королевской милости, нашего милостивого пана, будут просить от нас как нельзя прилежнее и покорнее, чтобы мы вполне и ненарушимо могли оставаться при всяческих наших войсковых вольностях, как от бывших святой памяти польских королей дарованных и привилегиями утвержденных, так и от его королевской милости, счастливо над нами царствующего короля».
Отвлекая таким образом внимание «королят» от военных приготовлений, Хмельницкий зорко следил за сношениями Польши с Москвою, которая, по мирному договору, заключенному с нею стараниями Адама Киселя, была обязана помогать полякам против татар, как и Польша — Москве. Одно из писем Адама Киселя, относящихся к этому предмету, попало в руки Хмельницкого. Зная сношения царя со шведами о том, как «поотомстить полякам за тот вред, который они причинили земле его и народу»; зная, что и в предыдущие бунты побитые за Росью и над Сулою казаки были приняты царем на московскую почву; зная, сверх того, что вся Северщина, Киевская земля и Белоруссия проникнуты мыслью о соединении Польши с Москвой под одной короною, — Хмельницкий написал к царю письмо, в котором относительно соединения государств повторял то, о чем доносили в Москву пограничане воеводы, представил казаков «помирающими за старожитную греческую веру от безбожных ариан», извещал царя о своих победах и предлагал ему свои услуги в войне против ляхов.
Когда на это письмо ответа не последовало, а перехваченные казаками письма царских людей к панам дали понять казацкому бунтовщику, что царь остается верен оборонительному договору с Польшею, — он дерзко высказал свою досаду путивльскому воеводе: «Дай же, Боже, чтоб и всякий неприятель нашего войска Запорожского так же шеи уламал и потехи не относил, как ныне ляхов Бог помогл нам надсломити»!
Все пограничные воеводы получили из Москвы наказ посылать за рубеж расторопных людей для проведыванья, что делается в Польше, и за что у черкас учинилась война с ляхами. Сохранилось множество донесений, основанных на словах разведчиков, которыми были обыкновенно люди торговые, как наиболее заинтересованные в такой миссии, наиболее бывалые, а главное — наименее в глазах панов и казаков подозрительные. Они приносили к пограничным воеводам, вместе с точными вестями, много неверных слухов, какими пробавлялись тогдашние рынки, постоялые дворы, священнические дома и монастыри.
Несколько раз было, например, донесено в Mоскву, что король Владислав умер в марте, а не в мае. Доносили также, будто бы короля убил князь Вишневецкий; будто бы сына Потоцкого казаки расстреляли; будто бы его посадили на кол под Киевом, и тому подобные небылицы. Получались в Москве известия и такого рода:
«Сын Николая Потоцкого учился в одной школе с сыном Богдана Хмельницкого, и побранясь де Богданов сын Хмельницкого с Николаем сыном Потоцкого, погрозил ему, что за насильство Потоцкого над его сыном он, сын Хмельницкого, только де даст Бог взмужает, и он ему, Потоцкого сыну, то отомстит. И Потоцкого де сын то сказал отцу своему, и Николай де Потоцкой велел Богданова сына Хмельницково, как он ехал из Киева к отцу своему, на дороге изымать и его у себя во дворе убить, обсекши руки и ноги, весне 156 (1648) году, а жену Богдана Хмельницково с дочерью взял Потоцкой к себе. И за то де Богдан Хмельницкой собрал войско черкаское и призвал к себе крымских татар, и все войско королевское черкасы побили, и гетмана Николая Потоцкого и польного, и Николаева сына Потоцкого, Петра, и многих знатных людей поймали; и Петра Николаева сына Потоцкого Хмельницкой казнил на поле перед отцом ево за своего сына».
