вынужден скрываться на Кипре. Тем не менее, благодаря его авторитету среди местного населения, латиняне начали в скором времени получать вино и продовольствие [321].
В этот момент крестоносцы очень рассчитывали на помощь византийцев, и, действительно, Алексей Комнин с войском спешил к крестоносному воинству. Однако по пути он получил известие от латинян-дезертиров, будто войско пилигримов разбито. Не желая рисковать судьбой армии и Римской империи, царь в Филомелии, где уже стояли его главные части, приказал повернуть обратно. Едва ли можно предположить, что пилигримы не узнали об этом: все-таки, расстояния между двумя армиями были не так уж и длинны, да и находились они не в безвоздушном пространстве. Другое дело, что официальных объяснений вожди похода не получили, что давало пищу для множества самых разнообразных предположений и домыслов. В том числе и тех, которые не способствовали дружеским отношениям между латинянами и византийцами.
В это время хитрый вождь норманнов, имевший, как мы знаем, собственные виды на Антиохию, решил приступить к реализации своего плана, для чего ему нужно было поскорее отделаться от Татикия, надзиравшего за соблюдением ленной присяги. И план был реализован филигранно.
В первую очередь на совете вождей он с ложным вздохом сожаления заявил, будто намерен прекратить поход, поскольку не видит достойной награды для себя за все подвиги, совершенные его воинами. Единственное, что могло бы удержать его, заявил Боэмунд, является Антиохия, которую он прямо потребовал признать своим владением. Собственно говоря, эта тема была малоинтересна для большинства присутствующих, и лишь Раймунд Тулузский, который сам рассчитывал стать правителем города, и Татикия, потребовавший сдержать клятвы, данные императору Алексею Комнину, были категорично против этого.
Не добившись единомыслия, вожди разошлись. И тут Боэмунд, уже в неофициальной обстановке, поодиночке легко убедил своих товарищей по оружию, будто именно присутствие византийского сановника крайне негативно сказывается на Крестовом походе. Именно он определяет пути движения крестоносного воинства, решая за счет пилигримов проблемы, стоящие перед Византией. Иными словами, если Татикий чем-то и занимается успешно, так это тем, что манипулирует пилигримами по собственному усмотрению. Если добавить сюда глухие известия о том, что византийцы бросили латинян, то сам собой возникает вопрос: нужно ли сохранять клятвы верности Алексею Комнину? Понятно, что слова Боэмунда легли на подготовленную почву.
Самому Татикию Боэмун «по-дружески» открыл, будто того собираются убить, а потому византийцу следует спасать себя. Татикий, для которого недружелюбное, мягко говоря, настроение латинян не являлось секретом, поверил в эту ложь и ночью покинул лагерь крестоносцев. В результате Боэмунд изолировал своего единственного врага Раймунда Тулузского и принципиально решил вопрос с клятвой Византийскому царю [322].
Правда, в легендах этот эпизод был позднее значительно искажен. И в известной поэме «Освобожденный Иерусалим», написанной в XVI столетии, отставка Татикия вменяется в вину самому византийскому полководцу:
В уме своем решает грек коварный:
«Зачем мне гибнуть здесь? Зачем мне ждать,
Чтоб никого из наших не осталось?
Пусть, если хочет, роет здесь могилы
Себе и всем латинянам Готфрид!»
Решил и под покровом ночи темной
Украдкой удаляется из стана [323].
Теперь руки у Боэмунда были развязаны. Но в это же время до сведения латинян дошли слухи о приближении мощной армии атабега Мосула Кербоги — султан Багдада направил того, дабы помочь окруженной Антиохии. Это известие повергло крестоносцев в ужас: они не имели лошадей, а без них преимущества тяжеловооруженных рыцарей сходили на нет. Что же еще могли противопоставить крестоносцы мусульманам, численно превосходившим их численностью? Оказавшись между двух огней — осажденной крепостью и надвигающимся врагом, они легко становились легкой добычей турок. Никакая военная тактика в таком отчаянном положении уже не спасала их; по сути, они были обречены.
И тут Боэмунд предложил дерзкий и отчаянный план спасения. Он умудрился как-то снестись с армянином, командовавшим одной из крепостных башен, Фирузом, подкупил того, и в ночь со 2 на 3 июня небольшая группа его норманнов проникла в город и открыла ворота. Риск был невероятно велик, храбрецы, вызвавшиеся на эту операцию, фактически становились смертниками, если бы турки обнаружили их раньше времени. По счастью, все обошлось. И теперь в Антиохию ворвалась вся армия крестоносцев, изливая накопившийся гнев, голод и усталость на все, что попадалось под руку. Как говорят, от их мечей погибли практически все мусульмане и даже некоторые христиане, не успевшие уйти с пути разъяренных пилигримов; земля была залита кровью, повсюду валялись трупы. Город оказался в руках латинян, и лишь цитадель, возвышавшаяся над городом, скрывала небольшой отряд турок под командованием сына Яги-Сиана. Сам эмир погиб, пытаясь скрыться из охваченного огнем города [324].
А на следующий день к городу подошла турецкая армия под командованием Кербоги и блокировала крестоносцев в Антиохии. Положение крестоносцев вновь стало отчаянным. Правда, Кербога не смог пробиться с ходу в город — крестоносцы сумели организовать оборону, но ввиду его 300-тысячного войска им приходилось сражаться на два фронта, отбивая контратаки защитников цитадели. Продовольствия вновь не хватало, и многие латиняне ночью тайком спускались на веревках по стенам, надеясь скрыться от воинов Кербоги и вернуться на родину. Оставшиеся находили утешение в многочисленных явлениях Христа, Пресвятой Богородицы и святых, которые им посылало Небо. Однажды некий провансалец Петр Бартоломей пришел к Раймунду Тулузскому и сообщил, что во сне ему явился апостол Андрей и указал место, где хранится «Святое копье», которым, по Преданию, был пронзен Иисус Христос на Кресте. И действительно, копье нашлось, чем заметно оживило дух латинян [325].
Ситуацию, и без того крайне запутанную в части существующих и распадающихся альянсов, еще более осложнило следующее событие. Прекрасно зная о том, что является целью Крестового похода, египетские Фатимиды внезапно решили захватить мечту своих предков — Иерусалим. В принципе их действия можно легко понять: поскольку все силы турок оказались стянутыми к Антиохии, против крестоносцев, защищать Иерусалим было почти некому. Восток всегда легко относился к словам клятв, не видя особой необходимости придерживаться их, если обстоятельства складывались удачно. И в данном случае Фатимиды действовали, исходя исключительно из собственных интересов, предав забвению ранние договоры с крестоносцами.
В июле 1098 г. армия аль-Афдаля вторглась в Сирию и подошла к стенам Святого города, где в это время находились два сына султана Ортука эмиры Сукман и Иль-Гази. Вначале те пытались защититься, но аль-Афдаль пробил брешь в стене и ворвался в Иерусалим. Правда, одержав победу, египтянин не стал особо злобствовать и проявил по отношению к обоим эмирам
