Я свернул с дороги и подошел к вигваму Урувиши. Сначала подал голос, а потом вошел. Они были там - Коротышка Бык и старик. Он курил у огня.
- Друг мой, Урувиши тебя ожидает, - сказал Коротышка.
Старик поднял глаза и показал, чтобы я сел рядом с ним на шкуру.
Он курил и молчал, а я глядел, как пламя пожирает сухие дрова, которые когда-то были деревьями. Их пепел накормит землю, из которой вырастут другие деревья. И с ними появятся другие звери и другие люди.
- Коротышка Бык говорил, что ты можешь не прийти, - произнес наконец Урувиши. - А я сказал ему, что мы вместе поедем туда, где собираются ветры.
- Поедем.
- Я стар... очень стар. Многие зимы ласкали мои кости, и с каждой зимой их ласка все сильнее. Это должно случиться скоро, сын мой.
- Через две луны поедем, - сказал я. - Сегодня утром там, где нет снега, появилось немного зелени.
- Это хорошо. Пока тебя не было, на наши сердца пала тень. А теперь ты вернулся, и мы снова стали молоды. Значит, через две луны. Мы будем готовы.
Глава 43
Утром мы с Лорной и Дрейком Мореллом поднимались по склону к Рут. Дрейк как будто похудел и стал выше ростом. Он был очень аккуратно одет и тщательно выбрит, но ведь так было всегда.
- Как дела в школе, Дрейк?
- Отлично. Есть несколько очень способных учеников, Бен. Но я, кажется, слишком часто поминаю твое имя всуе. Они тобой восхищаются, а я этим пользуюсь - все время им толкую, что ты не перестаешь учиться до сих пор.
- Тому, кто влюблен в учение, любимая не изменит никогда. Знание бесконечно.
- Я слыхал, ты снова уезжаешь?
- Да, я еду на север с Урувиши. Я ему обещал, и к тому же... ну, сам хочу поглядеть на Лечебное колесо. Мы называем нашу землю Новым Светом, но иногда, особенно в горах, я ощущаю дуновение древности. Дрейк, это очень, очень старая земля. Мне кажется, что люди бродили по здешним тропам куда раньше, чем принято думать. И Урувиши это тоже знает. Похоже, он хочет, чтобы я что-то почувствовал, что-то узнал, пока не стало поздно. Ты, наверное, и сам знаешь - каждое место рождает особое чувство, у каждого своя атмосфера. В горах мне порой кажется, что они хотят мне что-то рассказать. Эти земли принадлежали индейцам, а теперь мы делим их с ними, как когда-то пикты делили Великобританию с кельтами, саксами и датчанами. Индейцы, которых мы знаем, - не первые здесь, до них тут жили другие, а многие - и до тех. Земля эта принадлежит нам временно, наше время истечет, и сюда придут жить другие. В прериях миллионы бизонов, и до тех пор, пока они пасутся здесь, нельзя обрабатывать землю, нельзя пахать и сеять. Не построить ни школ, ни больниц, ни церквей - бизонам нужен простор, их никакими заборами не остановить. У меня за них болит сердце. Наверное, я чувствую, что я - заодно и с ними, и с индейцами тоже, и время мое истечет вместе с их временем. Не знаю. Старые индейцы рассказывают, что когда-то здесь жили волосатые слоны. На них охотились их далекие предки. Теперь этих слонов уже нет. Здесь водились медведи побольше гризли, и кошки с зубами, похожими на кривые клыки. Один индеец носил на шее такие зубы, а кто знает, откуда они у него? Достались в наследство? Или он нашел их в оползне или пещере? Всего этого давно нет, а мы все плачемся о том, кто уходит на наших глазах. Взваливаем на себя вину за неизбежное. В этом мире только одно достоверно - все меняется. Стоит нам уехать отсюда, и через несколько лет здесь ничего не останется. И если потом сюда придут другие люди, они ничего не заметят, разве что какую-нибудь мелочь. Мы нанесли земле увечья, оставили шрамы - но это все ерунда, настоящие увечья наносила ей грозная рука Господа. Но трава и деревья всегда возвращаются.
- Зачем же тогда строить?
- А в этом и есть радость. Ну, а кое-что остается надолго... на длительное время. Поэтому я и хочу увидеть Колесо. Оно существует уже тысячу лет. Или две тысячи? Десять тысяч? Только слово может прожить дольше. Урувиши знает песни, и мне порой кажется, что они старше, чем это Колесо. А ведь их никто не записывал: ни на бумаге, ни на каменной стене. Они хранятся только в памяти людей, которых мы зовем дикарями.
Дверь нам открыла Рут. Ветер налетел и растрепал ее темные волосы.
- Я уже поставила кофе. Все будет, как раньше.
На корточках у стены сидел Этан с чашкой в руках.
- У нее где-то припрятаны пряники, ребята. Смотрите, чтоб она вас не надула.
Он глотнул кофе.
- Вчера вечером заходил Стейси. Он сказал, что сиу начали делать амулеты.
- Ну, мы этого и ждали. Но если они захотят получить наши скальпы, тяжеленько им придется.
- Да уж. - Этан поставил кружку на пол. - Но это не все. Есть еще один герой, из шошонов. Он порвал с племенем и собрал свою банду. Он тоже встал на тропу войны.
- Шошон?
- Угу. Звать его Крошка Бизон, говорят, он кровный враг белых. Бен, это, наверное, твой.
- Мой?
- Скорее всего. Теперь он большой человек. Два года назад он напал на железнодорожников и всех вырезал. Напал на армейский патруль, и только двое сумели спастись. Налетел на почтовую станцию у Трех Углов и угнал дюжину лошадей.
- Бен, а ведь ты спас ему жизнь! Притащил сюда, когда он помирал на морозе, - сказала Рут.
- В его глазах все это по-другому, мэм, - возразил Этан. - Он утверждает, что Бен не мог преодолеть силу его амулета. Хотел убить, но амулет помешал.
- Сколько у него человек?
- Около двадцати, но все зависит от времени и места. Ты же знаешь этих ребят - они то тут, то там. Но он в почете, и кучка кровожадных дикарей всегда при нем.
Заговорили о другом: о новых приезжих и грядущих переменах, но слова теперь звучали как-то издалека. Я просто сидел и качался на волнах уютного тепла. Меня согревало и чувство, что мы вместе.
- Я получила те книги, что ты послал, - вдруг сказала Рут. - И газеты тоже. В газетах какая-то... пыльная древность, что ли...
- В каком смысле?
- Не знаю, но многое из того, о чем они там так волнуются, здесь кажется совершенно пустым и никчемным. Наверное, чем благополучнее человек, тем больше его занимает всякая ерунда.
- Эти индейцы, - сказал Этан, - конечно, опасны. Но тут есть еще кое-что. Я об Олли Троттере. Похоже, я напал на его след. Недавно убил лося, спустился, чтоб его разделать, и увидал следы. Мне это показалось странным, потому что я охотился в глубине каньона. Ну я взял и пошел по следу.
Он глотнул кофе и поставил чашку на стол.
- Возле ручья, против отмели, была стоянка. Три-четыре человека.
- Четыре?
- А может, и пять. По кострищам видно, что они бывали там не раз. Рубили ветки и пару недель назад, и недавно. И следы - старые и новые.
- А лошади?
- Все те же, и пара других.
Финнерли, Троттер, Паппин и - кто еще? Кто же? Нужно подумать, ведь в городе и его ближайших окрестностях полно чужаков.
- Может быть, стоит их поискать на прииске Нили? Если у них там что-то припрятано, значит, они где-то поблизости?
- Тут что-то не так, - сказал Этан. - На прииске жить нельзя. Троттер, может быть, смог бы продержаться, хоть он и не лесной человек, а вот Финнерли - никогда. Думаю, у них где-то есть пристанище. Может быть, в городе Южного ущелья, а может, где-нибудь в селении.
Что делать, если они и вправду где-то скрываются? Они хотели меня убить, выслеживали. Колли Бенсон думает, что нужно их найти, втянуть в перестрелку и прикончить. То же предлагает и Дрейк Морелл. Стоит только словом обмолвиться при Стейси, как он кинется их искать, выследит и пристрелит, словно каких-нибудь лис. Стейси Фоллет - реалист: если у тебя есть враг, убей его, пока он не убил тебя.
Я же не склонен был торопиться. Они не уберутся отсюда, пока не попытаются еще раз забрать припрятанное золото.
В лавке у Рут был выстроен настоящий прилавок, а по стенам развешаны полки для товара. Еще там была круглая печка, несколько стульев и скамейки. Я принялся подбирать вещи, необходимые для поездки на север: выбрал несколько пар носков, сапоги и мокасины из оленьей шкуры, сшитые на индейский манер. Словом, я занимался делом. Но только ли? Может быть, я наслаждался последними минутами в доме, который сам помогал строить, в котором провел столько счастливых часов? Рут Макен была мне очень дорога.
Не в романтическом смысле, не из-за книг, которые она мне давала читать, и даже не потому, что между прочим обучала меня светским манерам. Она сумела стать для меня идеалом женственности, с которым я впоследствии сверял всех встреченных мною женщин. Конечно, ей и в голову не приходило читать мне лекции на эту тему, зато сама она была красива спокойной красотой, двигалась грациозно и уверенно, была терпелива и умна. Умела хорошо слушать и делала точные замечания. Она подмечала мою робость и мою тягу к знаниям и не обращала внимания на мои неуклюжие слова и поступки.
Словом, она была прирожденным учителем. Таким же, как и Дрейк Морелл. Этот был обаятелен и решителен, и каждый мальчишка в школе мечтал стать таким же, как он, а каждая девчонка старалась заслужить его внимание.
