Ознакомительная версия.
Из всего этого следует, что взгляды, которые проводит Курбский, представляют отголосок когда-то действовавших государственных отношений. С этой точки зрения он оценивает настоящее, на этом же он основывает и свои надежды. Нет надобности поэтому искать литературных источников политического учения Курбского: источники его не в литературе, а в жизни. Немногие литературные ссылки, которые находим в его произведениях, указывают не на то, откуда он взял свои идеи, а лишь на то, где он нашел им подкрепление и подтверждение.
Но есть и другое мнение. Было высказано, что идеи Курбского о значении боярства – не жизненного, а литературного происхождения. В его взглядах предлагали видеть отголосок идей, которые проводятся в политическом трактате, известном под названием «Аристотелевы врата, или Тайная тайных [781] . Трактат этот, ложно приписываемый Аристотелю, есть произведение арабской литературы X–XI в., которое было затем переведено на все западноевропейские языки. В конце XV или в начале XVI в., в связи с движением жидовствующих, оно было переведено и на русский язык. Исследователи полагают, что перевод был сделан в западной России (на белорусское наречие), а оттуда уже распространился в остальной России, где пользовался большой популярностью в свободомыслящих кругах [782] . Было бы неудивительно, если бы Курбский оказался под его влиянием. Некоторое сходство между его идеями и идеями этого произведения действительно есть. Там тоже проводится мысль, что царь должен действовать по совету со своими правителями. Царь, говорится там, должен «миловати и чествовати каждого мудрого шляхетного», «пребываеть царю силы думою правителев его», «бояре крепость земная и честь царская» [783] . Но в выражении этой мысли «Аристотелевы врата» не проявляют такой определенности, как Курбский. С одной стороны, автор рекомендует царю не начинать никакого дела без совета («не повережай ничим, нижели испытав рады правителя своего»), а с другой – говорит, что царю не следует исполнять советы, «коли не исправится ти дума его», и «не подобает царю, дабы думал с каждыми нас о головной думе своей» [784] . Есть и другое различие между ними. Курбский предъявляет царю только одно требование – действовать в согласии с советниками, и очень мало говорит о законности управления; для автора «Аристотелевых врат», напротив, это составляет излюбленную тему. «Царь покоряет царство свое истине закона своего», он не должен изменять «обычая земьского людских слов ради», «правдою образуется справедливость… и еюже вселилася земля и наставилися царства…. и умирают народы от всякие кривды, и еюже завешаются цари от всякие зрады» и т. д. [785] Это довольно крупные различия. Они показывают, что влияние «Аристотелевых врат» на Курбского далеко не могло быть исключительным и даже вообще особенно сильным. Если Курбский и знал это произведение, то не оно определило его взгляды. Он, может быть, нашел в нем знакомые для себя и любимые мысли, и это содействовало тому, что он еще более в них укрепился; но эти мысли были у него и раньше. Иначе на Курбского должен был бы оказать влияние памятник в его целом. Такого влияния мы не видим. Но это не мешает тому, что между обоими авторами есть сходство в отдельных пунктах. Одно из таких сходств можно указать в вопросе о выборе советников. Курбский в этом вопросе не вполне выдерживает свою точку зрения: то он требует, чтобы советники были исключительно из шляхетского рода, то говорит о всенародных человеках. Автору «Аристотелевых врат» не вовсе чужды сословные идеи. Он, например, советует выбирать в правители людей, которых предки «были правительми или столечники». Но гораздо охотнее развивает он противоположные взгляды. По поводу советников он говорит царю: «Не смотри на отчину их, но на дела их». «Досмотряй достоиньства каждого человека к службе своей, ни земли его, ни роду его…. несть проку в роду без мудрости и достоиньства своего» [786] . Можно допустить как предположение, что непоследовательность Курбского есть плод влияния со стороны этих демократических идей.
3. Нераздельность царской власти
Учения об ограничении царя советом и о разделении верховной государственной власти между царем и боярством вызвали в литературе целый ряд возражений, которые отстаивают монархический принцип и проводят идею о нераздельности и полноте царской власти.
Первое из таких возражений не только внутренним, но и внешним образом связано с «Беседой валаамских чудотворцев», так как встречается в некоторых ее списках в виде особого добавления. Это «Извет преподобного отца нашего Иосифа Волока Ламского нового чудотворца Осипова монастыря». Неизвестный автор «Извета», как можно думать, был недоволен теми взглядами, какие были высказаны в «Беседе», и хотел выразить против них свой протест. Но сделал он это довольно неумело или очень осторожно, так что сущность проводимых им воззрений не ясна сразу, как при чтении «Беседы», и может быть определена, и то приблизительно, только при сравнении «Извета» с «Беседой» и с «Иным сказанием».
«Извет» написан в форме челобитной и обращен к «благоверным христолюбивым царем и великим московским князем» от имени «многогрешного калугера с Волока Ламского» Иосифища. Выставляя на первый план имя Иосифа Волоцкого, человека, преданного московскому великому князю и почитаемого в великокняжеском доме, автор «Извета» уже этим самым подчеркивает свою принадлежность к определенному идейному направлению: вспомним, что «Беседа» и «Иное сказание» написаны от лица валаамских чудотворцев Сергия и Германа, особенно чтимых в Новгороде. Цель «Извета» та же, что и «Иного сказания». «Иное сказание» ставило перед благочестивыми великими князьями высокую задачу: «царство во благодепство соединити и распространити от Москвы семо и овама»; для выполнения этой задачи автор указывал на необходимость действовать не «своею царскою храбростию, ниже своим подвигом», но «валитовым разумом и царскою премудрою премудростию» [787] . Мы знаем, что эта премудрость состоит в созвании вселенского совета и в том, чтобы не разлучаться от разумных мужей. Автор «Извета» тоже говорит о задаче, лежащей на московском великом князе, и формулирует ее почти теми же самыми словами. Он ставит вопрос, как московскому князю «одолети удельных великих русских князей… и соединити во благодепство под себя вся Русская земля и распространити всюду и всюду» [788] . Но для выполнения этой задачи он указывает совершенно другие средства и другую политику. «Покажите милость для святых Божиих церквей », – говорит он московским князьям, – порадейте за христианскую веру и для своего царьского величества воздвигните победу и одоление от своея от царьские руки». Автор «Беседы» обращал взор царя исключительно на боярское сословие, автор «Иного сказания» требовал обращения к людям «всяких мер», т. е. ко всем сословиям и общественным классам; автор «Извета», напротив, просит оказать милость Божиим церквам, т. е. как можно предположить, одному духовному сословию или даже монашеству. Он, следовательно, не борется, как «Беседа», с церковными имуществами и вообще не принимает планов и идей, родственных заволжским старцам; наоборот, в нем проглядывает идейная близость к иосифлянам. Но в словах его сквозит еще и другая мысль. Благоденствия русской земли и одоления врагов он ждет не от совместной деятельности царя с советниками-боярами или с вселенским советом, а единственно «от царской руки». Он не предлагает никакого совещательного учреждения при царе и все надежды свои возлагает на одну царскую власть. «Без тое царское к Богу добродетели не одолети, ниже попрати врагов и всяких воров и не соединити воедино существо миру всего», – говорит автор в заключение своего совета.
Краткость «Извета» и отсутствие в нем какой бы то ни было аргументации не позволяют дать полную характеристику проводимых в нем взглядов. Автор выражает свои идеи путем намеков, но уже одно то, что «Извет» привязан к «Беседе», которая отстаивает коллегиальное начало и право бояр на участие во власти, дает основание толковать изложенные в нем идеи, как защиту единоличной власти царя, опирающейся на духовное сословие. Та же краткость является препятствием и для определения источников этих идей. Можно только в виде предположения высказать, что, если не видеть в «Извете» подделку в целях полемики, – ближайший источник его был в сочинениях или самого Иосифа Волоцкого или его последователей. Во всяком случае, вышел он из иосифлянских кругов.
Гораздо большей определенностью отличаются взгляды второго защитника и панегириста царской власти – Ивана Пересветова. С его именем связываются в настоящее время следующие сочинения: «Сказание о Петре, волосском воеводе», «Сказание о царе турском Магмете», «Сказание о царе Константине», и две челобитные, из которых одна носит личный характер, а другая – общественно-политический и по своему содержанию сходна с упомянутым «Сказанием о воеводе Петре». Принадлежность всех этих сочинений [789] именно Пересветову установлена теперь с несомненностью [790] ; несомненной можно считать также подлинность его фамилии, а также и то, что сочинения эти написаны в середине XVI в., приблизительно между 1547 и 1551 г. [791] Но так как научное изучение Пересветова началось недавно, то еще много вопросов, относящихся к нему, остаются невыясненными окончательно. Мы не знаем наверное составляют ли все названные сочинения совершенно самостоятельные вещи или это разрозненные части одного произведения или, наконец, различные его редакции. Но как бы то ни было, можно и теперь уже сказать, что все сочинения Пересветова связаны единством мысли, выражают одну идею: России нужна сильная государственная власть, которая безраздельно должна находиться в руках царя. Для своей мысли Пересветов пользуется различными формами: то он говорит от своего имени и обращается непосредственно к Ивану Грозному, то передает предсказания разных мудрецов, то сообщает факты из истории Византии или из жизни ее покорителя Магмет-Салтана. Но несмотря на разнообразие литературных приемов, мысль Пересветова везде выражена вполне определенно и ясно. В этом отношении его сравнивают с Курбским, который тоже с полной определенностью обнаруживает свое политическое направление [792] . Однако нужно сказать, что в сочинениях Курбского общие политические идеи не высказаны прямо, а скрыты в массе такого материала, который имеет только историческое или даже личное значение. Сочинения Пересветова, напротив, имеют от начала до конца политическое содержание и поэтому по выдержанности своей значительно превосходят сочинения Курбского. На одну доску с ними могут быть, с этой точки зрения, поставлены только такие произведения русской политической литературы, как «Беседа валаамских чудотворцев» или «Разговоры о владательству» Крижанича.
Ознакомительная версия.
