Насколько они были увлечены мистико-символической стороной дела, видно по тому, что победу над Святополком одерживает собственно не Ярослав, а Борис, внявший обращенной к нему молитве. Но это же обстоятельство позволяет безошибочно распознать в авторе статьи под 1019 г. сочинителя XII в., оставившего в тексте неизгладимые приметы своего времени. Показательна следующая литературная оплошность: Ярослав призывает на помощь Бориса в 1019 г., то есть в то время, когда, по свидетельству самих же памятников борисоглебского цикла, мощи убиенных братьев еще не были прославлены — ни в общерусском, ни даже в местном масштабе. Заметим мимоходом, что речь здесь не может идти о языческой традиции почитания предков. Хотя летопись и дает немало примеров того, что умершие отцы и деды, даже не причтенные к лику святых, становились небесными покровителями княжеского семейства[211], но молитва к усопшему младшему брату о заступничестве немыслима в рамках родовых отношений. Значит, в данном случае мы имеем дело с невольным анахронизмом со стороны человека, для которого Борис и Глеб уже являлись общепризнанными защитниками княжеского рода и Русской земли. Между тем на протяжении всего XI в. братья-мученики почитались только как целители. Один из древнейших церковных канонов прославляет «святую мученику Бориса и Глеба» следующим образом: «Воздаяние обрели от Бога — страсти и недуги от нас отгонять. Чюдесы ваши кыпить [исполнен] Вышеград пречьстьныи и яко рекы исцеления от гроба истачаета, немощьныя исцеляета и печальныя утешаета». В летописи этот чудесный дар святых братьев проиллюстрирован исцелением князя Святослава Ярославича рукою святого Глеба (под 1072 г.). Первое же упоминание святых страстотерпцев в качестве покровителей русского воинства содержится в «Сказании о Борисе и Глебе» («Вы нам оружие, земля Русская забрала и утверждение и меча обоюду остра, има же дерзость поганьскую низлагаем»), которое приняло свой окончательный вид не ранее 1115—1117 гг.{220}
Дополнительное подтверждение того, что битва на Альте состоялась только в воображении книжников XII в., находим у преподобного Нестора, писавшего свое «Чтение о Борисе и Глебе» несколько раньше, в 80—90-х гг. XI в.: в его сочинении об этом сражении нет ни слова, а Святополка изгоняют жители «области», то есть сами киевляне.
Для полноты картины отметим еще более чем странную датировку битвы на Альте: «в пятницу 1019 года» («бе же пяток тогда»)[212], и почти дословное использование «батальных» выражений, заимствованных из статьи под 1016 г. о сражении при Любече: «и поидоша [Ярослав] противу собе, и сступишася на месте. Бысть сеча зла… И одоле Ярослав. Святополк же бежа в ляхы» (битва при Любече); «И… поидоша противу собе… и сступишася обои, бысть сеча зла… и сступашися трижды… К вечеру же одоле Ярослав, а Святополк бежа» (битва на Альте). Большие сомнения вызывает трехкратное нападение печенегов на полки Ярослава, ибо военная тактика степных кочевников того времени была рассчитана на единственный, внезапный и сокрушительный, удар конными массами. Если противник выдерживал его, степняки обращались в бегство.
Перейдем к завершающему сюжету летописной статьи под 1019 г. — злополучному концу Святополка. Итак, «окаянный» князь бежал с поля битвы, «и нападе на него бес, и раслабеша кости его, и не можаше седети на кони, и ношахуть его в носилках». Дотащив таким способом своего господина до Берестья (Бреста), Святополковы отроки думали перевести дух, но князь и тут не дал им роздыха — ему все казалось, что по его следу идет погоня, которая вот-вот его настигнет. И хотя никто не гнался за ним, Святополк все равно «не можаши стерпети на едином месте, и пробеже Лядьскую [Польскую] землю, гоним гневом Божиим, и пробеже в пустыню межи чяхы и ляхы, и ту испроверже живот свой зле; его же и по правде, яко неправедна, суду пришедшу, по отшествии сего света прияша муку оканьнаго [настал для неправедного суд Божий и принял по смерти муку окаянный]: показываше яве [въявь, наяву] посланная пагубная рана, в смерть немилостивно вогна, и по смерти вечно мучим есть и связан; есть же могила его в пустыни той и до сих дний, исходит же от ней смрад зол».
Было время, когда историки принимали этот текст за чистую монету и даже пускались на поиски таинственной «пустыни межи чяхы и ляхы», где упокоились кости Святополка. Но после исследований А.А. Шахматова{221} и ряда других ученых стало ясно, что летописный рассказ о конце Святополка целиком соткан из явных и скрытых цитат, отсылавших древнерусского читателя к хорошо знакомым ему библейским образам{222}. Вот главные литературные источники летописца:
1. Древнерусский перевод византийской «Хроники Георгия Амартола», откуда почти дословно переписан отрывок о смерти царя Ирода Окаянного, который «за неколико дний тляем и червьми растачаем зле житье си разори… житье си испроверьже, егоже по правде яко неправеднаго, суду пришедшю по отшествии сего света прияша мукы оканьнаго, показавше яве образ, абье прият сего от Бога послана рана пагубная в смерть немилостивно вогна».
2. Ветхозаветная история нечестивого персидского царя Антиоха IV Епифана. Во 2-й книге Маккавейской рассказывается, что этот правитель похвалялся превратить Иерусалим в кладбище, «но всевидящий Господь, Бог Израилев, поразил его неисцельным и невидимым ударом», от которого «схватила его нестерпимая болезнь живота и жестокие внутренние муки, и совершенно праведно, ибо он многими и необычайными муками терзал утробы других». Но Антиох не образумился и не оставил своего намерения. «Тогда случилось, что он упал с колесницы, которая неслась быстро, и тяжким падением повредил все члены тела… и несен был на носилках, показуя всем явную силу Божию, так что из тела нечестивца во множестве выползали черви, и еще у живого выпадали части тела от болезней и страданий; смрад же зловония от него невыносим был в целом войске… Так этот человекоубийца и богохульник, претерпев тяжкие страдания, какие причинял другим, кончил жизнь на чужой стороне в горах самою жалкою смертью» (2-я Макк., 9: 5—9, 28).
3. Фрагмент из библейской книги Левит, где Господь грозит отступникам разными карами и между прочим говорит: «Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их, и побегут, как от меча, и падут, когда никто их не преследует… И не будет у вас силы противостоять врагам вашим. И погибнете между народами, и пожрет вас земля врагов ваших» (Левит, 26: 36—38).
4. Притчи Соломоновы: «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним… Человек, виновный в пролитии крови человеческой, будет бегать до могилы, чтобы кто не схватил его» (Притч., 28: 1, 17).
5. Апокрифическая «Книга Еноха», переведенная на славянский язык в X—XI вв.: «Потом Господь сказал Рафаилу: «Свяжи Азазиэля[213] и брось его во тьму и заключи в пустыню… и когда настанет день суда, прикажи ввергнуть его в огонь».
Таким образом, автор статьи под 1019 г., не располагая никакими историческими фактами относительно смерти Святополка, но нимало не сомневаясь в неизбежности Божьего суда, представил читателям «идеальную» картину воздаяния «окаянному» братоубийце. По И.Н. Данилевскому, он хотел сказать примерно следующее: «Нечестивый Святополк, повинный в пролитии крови человеческой, бежал от Ярослава, как злодей и богохульник Антиох из Персии. И не было ему спасения. И умер он невесть где[214], подобно Ироду Окаянному, приняв муки за свое неверие. И после смерти вечно мучим, связанный в пустыне»{223}.
В средневековой Скандинавии о гибели Святополка («Бурицлава») рассказывали совершенно иначе. Согласно «Пряди об Эймунде», он пал от руки норвежского героя. Когда Бурицлав в третий раз двинулся «в Гардарики с огромною ратью и многими злыми народами», Эймунд вышел ему навстречу всего с двенадцатью самыми храбрыми своими товарищами. Переодевшись купцами, они разведали местность на пути движения вражеского войска и обнаружили красивую лесную поляну, на которой, как предугадал Эймунд, Бурицлав непременно остановится на отдых. На поляне рос ветвистый дуб. При помощи крепкой корабельной веревки викинги пригнули его верхушку к земле и закрепили в таком положении. Это было сделано затем, что как раз рядом с этим прекрасным деревом, по предположению Эймунда, Бурицлав должен был разбить свой шатер. Все так и случилось. Люди Бурицлава поставили под дубом «государственную палатку, а по сторонам, подле леса, расположилась вся рать». Ночью, когда вражеские ратники «напились и наелись, сколько им было угодно» и завалились спать, Эймунд разделил свою дружину на два отряда: шесть человек оставил в лесу сторожить лошадей, а с шестью другими прокрался в лагерь Бурицлава. У «государственной палатки» они накинули на ее верх веревку с петлей, другой конец которой прикрепили к верхушке согнутого дуба, и затем обрубили веревку, придерживавшую нагнутое дерево. Дуб распрямился «сильно и мгновенно», сорвав с земли палатку и потушив «мелькавшие внутри нее огни». Эймунд «быстрыми ударами» прикончил Бурицлава и «многих других», бывших в шатре. Потом, отрубив у мертвого «конунга» голову, он беспрепятственно добрался до того места, где его ожидали оседланные кони, и ускакал со своим трофеем в Киев.
