Второе, что ставит под сомнение сообщение Снорри, — это его непосредственная связь с литературным мотивом «тайной любви» Ингигерд к Олаву Харальдссону. Между ней и отцом происходит решительное объяснение, во время которого Олав Эйрикссон объявляет ей свой приговор: «…как бы ты ни любила этого толстяка [Олава Харальдссона], тебе не бывать его женой, а ему твоим мужем. Я выдам тебя замуж за такого правителя, который достоин моей дружбы». Убедившись, что отец ни под каким видом не хочет отдавать ее замуж за норвежца, Ингигерд выдвигает условие, при котором она готова выйти за Ярослава. «Если я выйду замуж за конунга Ярицлейва, то хочу я, — говорит она, — в свадебный дар себе Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему относится». И гардские [русские] послы согласились на это от имени своего конунга». Известие о переходе Ладоги в руки Ингигерд является, стало быть, не историческим фактом, а кульминационной частью «свадебного» сюжета, преследующего цель возвеличить свою героиню, причем, согласно законам жанра, требование Ингигерд (выступающей в роли «заветной» невесты) к послам Ярослава (неугодного ей жениха) следует истолковывать как трудноисполнимое или даже заведомо невозможное.
И в-третьих, последние исследования в области имущественно-правового положения женщины в средневековой Скандинавии обнаружили ее полную зависимость от мужчины — отца, опекуна, супруга и т. д. Реальную возможность управлять и распоряжаться имуществом законодательство предоставляло всего двум категориям женщин: незамужним совершеннолетним девушкам и вдовам — да и то лишь в тех исключительно редких случаях, когда в живых не оставалось никого из их родственников-мужчин. Первые достоверные сведения о владении знатными женщинами земельной собственностью появляются в скандинавских источниках только с конца XII в., кстати приблизительно в одно время с аналогичными известиями древнерусских памятников (пример Ольги совершенно уникален и не может идти в сравнение с положением Ингигерд, которая не была ни княжей вдовой, ни правительницей Руси). Опять мы видим, что Снорри модернизирует состояние шведского и русского обществ начала XI в. в соответствии с существовавшей в его время практикой имущественно-правовых отношений{230}. Поэтому историки поступят разумно, если воздержатся впредь от необдуманных утверждений насчет скандинавского управления Ладогой во времена Ярослава.
1020 г. молодожены провели в Киеве. В следующем году Ярослав должен был выступить против своего племянника, полоцкого князя Брячислава Изяславича, который внезапным броском «зая Новгород, и поим новгородце и именье их, поиде Полотьску опять».
Как можно понять, Брячислав добивался приращения своей отчины за счет пограничных волостей. Подоспевшее войско Ярослава отрезало полочанам пути отступления. В сражении на реке Судомири[218] Брячислав был разбит и потерял весь полон и добычу. Но Ярослав все же почел за лучшее удовлетворить требования племянника, чтобы обезопасить новгородские земли от новых покушений с его стороны. Он отдал полоцкому князю города Усвят и Витебск и через послов просил о вечном мире: «буди же со мною заодин».
Результат переговоров летописец подытожил фразой: «И воеваша Брячислав с великым князем Ярославом вся дни живота своего», которую обыкновенно понимали в том смысле, что договор соблюдался не весьма строго. Однако следует учесть, что в последующих летописных статьях, охватывающих более чем двадцатилетний период времени, вплоть до смерти Брячислава в 1044 г., нет ни одного упоминания о каком-либо еще киево-полоцком конфликте. Это дает право на иное прочтение летописного сообщения: «И воеваша Брячислав с великым князем Ярославом…» На самом деле оно может означать, что Брячислав воевал не против Ярослава, а совместно с ним («заодин»), как союзник[219].
В 1022 г. Ярослав наконец решился помериться силами с Болеславом. «Приде Ярослав к Берестию», — сообщает под этим годом летопись. Действия русского войска на суше были поддержаны со стороны Балтийского моря датской флотилией. В «Англо-саксонской хронике» (XII в.) под 1022 г. помещено известие о походе короля Кнута I Могучего в «Витланд», то есть в поморские земли, расположенные к востоку от висленского устья{231}. Однако ни древнерусский, ни англосаксонский источник ничего не пишут об исходе этой войны. Видимо, успехи союзников были невелики.
К тому же русско-датский союз дал трещину. Заключенный в 1018 г. династический брак сына Ярослава с сестрой Кнута I был недолговечен. Уже в 1019 г. русский супруг Эстрид умер, и датская принцесса вернулась на родину. После смерти в начале 1020-х гг. шведского короля Олава Эйрикссона, Кнут поссорился с его наследником Энундом-Якобом. В этом конфликте Ярослав принял сторону Швеции. Охлаждение русско-датских отношений отражено и в материалах нумизматики, которые свидетельствуют, что приток на Русь монет Кнута I резко сокращается именно после 1023 г.{232} Вследствие этих причин русско-датский союз распался.
Впрочем, Ярославу было уже не до скандинавских дел: в 1024 г. он опять был вынужден отстаивать свои права на великое княжение от посягательств нового искателя «златого» киевского стола.
Глава 4.
ЧЕРЕЗ ДВОЕВЛАСТИЕ — К ЕДИНОДЕРЖАВИЮ
Поход Мстислава на касогов
Повесть временных лет вводит Мстислава в число действующих лиц междоусобной распри Владимировичей лишь в 1023— 1024 гг., в качестве тмутороканского князя, из чего позднейшие редакторы летописи заключили, что он был посажен в Тмуторокани еще при жизни Владимира, при разделе столов между его сыновьями (этот мнимый факт его биографии был внесен задним числом в статью под 988 г.). В действительности же Мстислав мог получить тмутороканское княжение не ранее конца 1016 — начала 1017 г., после того как прежний владетель «русской» Таврики Сфенг сошел с исторической сцены. При каких обстоятельствах Тмуторокань перешла под руку Мстислава, остается только догадываться. На предыдущих страницах я уже предъявил аргументы, которые склоняют меня к тому, чтобы признать в нем сына Сфенга. Добавлю еще, что только эта гипотеза способна хоть сколько-нибудь удовлетворительным образом объяснить феноменальное равнодушие Мстислава к киевскому столу в течение восьми лет, истекших после смерти Владимира.
Унаследовав от Сфенга тмутороканское княжение, Мстислав должен был, в преддверии похода на Киев, укрепить свои позиции в Северном Причерноморье. По-видимому, ему удалось сделать это благодаря блестящей победе над кавказскими горцами. Любопытно, что обе стороны — русская и горская — рассказывают об этом событии почти одними и теми же словами. Повесть временных лет под 1022 г. излагает дело так:
«В си же времена[220] Мьстиславу сущю Тмуторокани, поиде на касогы. Слышав же се князь касожьский Редедя изиде противу тому, и ставшема обема полкома противу собе, и рече Редедя к Мьстиславу: «что ради губиве дружину межи собою? Но снидевеся сама бороть [поборемся сами]; да аще одолееши ты, то возьмеши именье мое, и жену мою, и дети мое, и землю мою; аще ли аз одолею, то возьму твое все». И рече Мьста-слав: «тако буди». И рече Редедя ко Мьстиславу: «не оружьем ся бьеве, но борьбою». И ястася борота крепко, и надолзе борющемася има [долго боролись], нача изнемагати Мьстаслав: бе бо велик и силен Редедя; и рече Мьстислав: «о пречистая Богородице! помози ми; аще бо одолею сему, созижу церковь во имя твое». И се рек, и удари им о землю, и вынзе ножь, и зареза Редедю и шед в землю его, взя все именье его, и жену его и дети его[221] и дань возложи на касогы. Пришед Тмутороканю, заложи церковь святыя Богородица, и созда ю, яже стоить и до сего дне Тмуторокани».
Отчетливо различимый эпический лад летописного рассказа[222] выдает в нем прозаическое переложение «песни» вещего Бояна, который, по свидетельству Слова о полку Игореве, «песнь пояше… храброму Мстиславу, иже зареза Редедю пред пълкы касожскими».
Согласно адыгейским преданиям, Редедя (Ридадя, Ридадэ) был не князем, а могучим богатырем, — среди адыгов никто не мог устоять против него. Современники прославили его в песне, которую певали еще и в середине XIX в. во время свадьбы, жатвы или сенокоса: «Ой, Ридадя, о Ридадя, махо ореда, о Ридадя махо!» (О, Редедя, Редедя, многосчастливый Редедя!)
Однажды адыгейский князь Идар, собрав множество воинов, пошел на Тамтаракай (Тмуторокань). Редедя принял участие в этом походе. Тамтаракайский князь[223] вывел навстречу адыгам свое войско. Когда враги сблизились, Редедя вышел вперед и стал просить у тамтаракайского князя бойца, говоря: «Чтобы не терять с обеих сторон войска, не проливать напрасно крови и не разрывать дружбы, одолей меня и возьми все, что имею». Тамтаракайский князь согласился на условия адыгейского богатыря, но не стал искать в своем войске бойца, а сам вышел против Редеди. Противники сняли с себя оружие и положили на землю. Несколько часов подряд они боролись, не уступая друг другу. Наконец Редедя пал, и тамтаракайский князь поразил его ножом. Единоборство это прекратило войну. Адыги возвратились домой, больше сожалея о потере лучшего воина, чем о неудаче похода{233}.
