Тот иррациональный ужас, который внушали ведьмы, в свою очередь подпитывал веру самих ведьм в собственные магические способности – психологический процесс интроекции, блестяще проиллюстрированный в датском фильме Vredens Dag («День гнева»), основанном на реальном историческом событии, произошедшем в Бергене в XVII веке. В какой-то степени ведьмы вели себя именно так, как от них ожидали, по той причине, что от них этого ждали. Однако не стоит слишком полагаться на это утверждение, чтобы не впасть в упрощенное и ошибочное мнение, что это инквизиция спровоцировала ведовство. Например, в Англии, где инквизиции не существовало и пытки применялись редко, имели место признания в ведовстве. Людей убеждали в их виновности с помощью внушения в той же или даже в большей степени, чем с помощью принуждения. Парриндер указывает на существование многих фантастических верований в ведьм в Африке, совершенно не вызванных силой или угрозой [483].
Более детальное объяснение функции ведовства в средневековом обществе ограничено скудостью социальных и психологических данных в имеющихся у нас источниках. Средневековые писатели – хронисты, нотариусы, священнослужители – не мыслили и не писали в таких категориях, так что возможны только самые грубые статистические выводы.
Источники дают мало информации о социальной принадлежности людей, обвиненных в ведовстве. Насколько мы можем судить, обвиненные были выходцами из самых разных слоев населения. В источниках чаще всего упоминаются священники и крестьяне, но встречаются также дворяне, рыцари, богачи, ремесленники и другие [484]. Ничто не говорит о том, что определенному классу был свойственен особый вид ведовства. Также, по-видимому, нет какой-либо существенной корреляции между вспышками ведовства и восстаниями, голодом или эпидемиями, за исключением того, что в общем смысле это явление развивалось быстрее всего в смутные времена XIV и XV веков.
Однако можно выявить несколько общих закономерностей. Некоторые районы Европы были гораздо более восприимчивы к ведовству, чем другие. В Испании, хотя и существовали сильные традиции высокой магии, ведовство было не очень распространено, что говорит в пользу мнения Тревор-Ропера о том, что эти два явления совершенно не связаны. Португалия, южная Италия, Скандинавия, Ирландия и – вплоть до XIV века – Англия также оставались незатронутыми феноменом ведовства. Ведовство получило широкое распространение во Франции, Нидерландах, Рейнской области, северной Италии и Альпийских регионах. За исключением Альп, эти территории были самыми богатыми, густонаселенными, наиболее промышленно и интеллектуально развитыми в Европе. В Альпах ведовство появилось только после того, как ведьмы и еретики начали скрываться там в горных крепостях от преследований. Таким образом, географические факты убедительно свидетельствуют о том, что Ли, Хансен, Мюррей, Тревор-Ропер и даже в некоторой степени Рунеберг и Гинзбург, которые связывали колдовство с сельскими и горными местностями, ошибаются в этом вопросе. Это, в свою очередь, серьезно ослабляет гипотезу о том, что ведовство было, по сути, культом плодородия, уходящим корнями в сельское хозяйство или охоту. Безусловно, такие мифические элементы присутствовали всегда, и они несколько усилились, когда ведовство покинуло города и деревни и перебралось в Альпы. Но в раннем Средневековье элементы сельскохозяйственного мифа в ведовстве уже подверглись влиянию христианства, и эта трансформация ускорилась с XIII века. Ведовство процветало больше всего не в горных или сельскохозяйственных районах, а везде и всегда (часто чуть позже, что предполагает переход от ереси к ведовству) там, где была сильна ересь. В местах, где не было ересей, ведовство – в отличие от простого колдовства – либо полностью отсутствовало, либо появлялось лишь в редких и особых случаях. Географическое и хронологическое совпадение ведовства и ереси в сочетании с их внутренним сходством демонстрирует близость свойственных им черт.
Социальная напряженность в Средние века, выраженная в терминах христианской мифологии трансцендентного Бога, породила одержимость страхом, направленную против изгоев христианского общества. Евреев обвиняли в том, что они молились дьяволу, поклонялись ему, практиковали оргии, каннибализм и многое другое, а также использовали в своих обрядах отвратительные ингредиенты, такие как кровь и сперма [485]. Прокаженных обвиняли (наряду с евреями и иногда ведьмами) в том, что они распыляют яд с вершин холмов или сбрасывают его в колодцы. Политических изгоев, особенно в XIV веке, обвиняли в малефициуме.
Тем не менее нельзя сказать, что обвинения в ведовстве выдвигались легкомысленно. В XV веке, когда феномен ведовства быстро распространялся, практика использования обвинений в малефициуме в политических целях быстро пошла на убыль. Полный набор обвинений в ведовстве редко выдвигался против евреев, и даже некоторые из обвинений, напоминавшие обвинения в ведовстве, по сути, были совершенно иными: бытовало абсурдное мнение, что евреи закалывали Евхаристию, чтобы причинить вред Христу, что никогда не встречалось в обвинениях в ведовстве; вместе с тем, в отличие от ведьм, евреям никогда не вменяли в вину жертвоприношения или приготовление из жертв магических мазей. Даже в разгар средневекового помешательства на ведьмах с простыми колдунами, еретиками, евреями, прокаженными, политическими оппонентами и другими изгоями, хотя иногда в процессах над ними и можно усмотреть сходство с ведовскими процессами, по большей части обращались совсем по-другому. Почему же ведьмы стали объектом такой повсеместной и истеричной ненависти? Возможно, потому, что, в отличие от евреев, прокаженных или политиков, попавших в немилость, их нельзя было опознать по внешним признакам, так что число тех, на кого можно было спроецировать чувство вины и страха, было почти неограниченным.
Социальная напряженность, конечно, не бывает причиной возникновения интеллектуальных или мифологических феноменов, но она может создать условия, благоприятные для их роста. Периоды стремительных изменений, как правило, вызывают необычайную тревогу и могут способствовать развитию мифов о враждебных силах, таких как ведовство. Возможно, эта закономерность лучше всего соответствует именно средневековому обществу. Большинство в этом обществе придерживалось архаичного взгляда, согласно которому космос и общество неизменны, и на протяжении большей части Средневековья изменения были на самом деле медленными и, как правило, незаметными. Но в периоды, когда заметные изменения все же происходили, люди не могли понять их смысла и пугались. По мере того как менялись социальные модели, роли людей становились неопределенными, и в этом состоянии у них нарастало чувство беспокойства. В состоянии тревоги они были открыты для идей, в соответствии с которыми причиной их страданий была враждебная и могущественная группа людей, имеющих доступ к дьявольской помощи.
Дональд М. Лоу создал категории, которые помогают объяснить ухудшение психического состояния во время общественного кризиса [486]. Он выделяет три зоны сознания, простирающиеся наружу от центра эго к беспредельному горизонту: перспектива, символический порядок и институционализация. Институционализация является наиболее внешним слоем, будучи структурой восприятия, установленной обществом, в котором живет субъект. Но эта структура постоянно меняется, и, когда она меняется быстро и радикально, возникает ситуация «деинституционализации», когда до сих пор неоспоримые ценности структуры подвергаются сомнению. «В ситуации деинституционализации субъекту придется вернуться к гораздо более автономному символическому порядку». Символический порядок – это объективная истина, воспринимаемая субъектом. В ситуациях, когда институционализация стабильна и почти повсеместно принята, символический порядок для большинства субъектов будет близко подходить к институциональному. Когда деинституционализация вынуждает субъект использовать свои собственные ресурсы для построения собственного символического порядка, он обнаруживает, что эта задача чрезвычайно обременительна для его интеллекта и эмоций. Он требует свободы от разлагающихся институтов, но разочаровывается в своих ограниченных возможностях при попытке использовать эту свободу для построения собственного символического порядка. Следовательно, он либо ищет другую систему, которую может всецело принять, чтобы справиться с собственной неуверенностью, либо впадает в нигилизм, аномию, отчаяние, насилие или поддерживает любые придуманные им идеи, самым прямым образом противоречащие системе, из-за провала которой он чувствовал себя преданным. Мы знаем о последствиях деинституционализации в XX веке. В Средние века одним из результатов деинституционализации была охота на ведьм. Напуганные изменениями в мироздании, которое не должно было меняться, некоторые люди были вынуждены прибегнуть к ведовству, других те же страхи привели к истеричному страху перед ведовством.
