проблемы безземельных крестьян.
В 1860 г. 260 тыс. латышей, проживавших в Витебской губернии — в Латгалии, к востоку от Лифляндии и Курляндии, — и почти 1,5 млн жителей литовских губерний на юге оставались никак не затронуты законами об отмене крепостного права и дальнейшими реформами, изменившими к середине века статус, обязательства и перспективы на будущее сельского населения балтийских губерний. Мечты некоторых землевладельцев Латгалии о том, что неплохо бы воспроизвести у себя реформы, проведенные в балтийских губерниях, остались бесплодными, а восстание 1830–1831 гг. в литовских землях вызвало у имперской власти стремление к усилению контроля, но никак не к реформам. Чтобы уменьшить владения польских землевладельцев в этих регионах, Николай I экспериментировал с различными формами протекционизма по отношению к крестьянам: указ 1846 г. запрещал выселение крестьян с их наделов, предписывал провести перепись земель, фиксировавшую размеры наделов и трудовых повинностей, а также предусматривал, чтобы в случаях, когда обстоятельства вынуждали к увеличению числа крестьян на землях поместья, никакая крестьянская семья не оставалась без земли.
Вступление на российский престол Александра II предполагало дальнейшее движение в этом направлении. Фактически, общероссийский закон 1861 г. об освобождении крестьян от крепостной зависимости дифференцировал реформы, необходимые для конкретных регионов, при этом в Латгалии и литовских землях вступили в силу законы, уже действовавшие в северо-западных губерниях. Первым шагом в регулировании процесса освобождения крестьян стало создание местных административных структур, контролировавших отношения между крестьянами и помещиками. Вторым стала разработка детальных документов, регулирующих аграрные отношения внутри поместья: размеры наделов, величину трудовых и других повинностей, а также переписи населения с указанием статуса (главы домохозяйств, трудоспособное население, неработающие местные жители). Так как Александр не хотел освобождать крестьян без предоставления им прав на владение землей, третий шаг включал передачу прав на землю от помещика к фермеру или деревне (в зависимости от местоположения). Землевладельцев обязали немедленно предложить крестьянским семьям землю, которую они обрабатывали; в качестве компенсации правительство гарантировало помещику возмещение в размере 80 % стоимости земли, при этом крестьяне должны были напрямую выплатить ему 20 % этой суммы, получив на выплату оставшейся суммы правительственный заем на 50 лет. В Эстляндии, Лифляндии и Курляндии между объявлением личной свободы крестьян и предоставлением им права покупать землю прошло тридцать лет; в Латгалии и Литве свобода и права на землю явились одновременно. Это обстоятельство привело к тому, что «аграрный вопрос» стал актуальным для губерний побережья в разные десятилетия: в балтийских губерниях разделение крестьян на имеющих землю и безземельных стало более ярко выраженным, тогда как в Латгалии и Литве трудности были созданы чрезвычайно малым размером полученных крестьянами наделов (в среднем 6–7 га). Распространенность столь небольших наделов гораздо чаще, чем полное безземелье, становилась причиной эмиграции.
Спокойное осуществление реформ в Латгалии и Литве стало невозможным в связи с польско-литовским восстанием 1863 г.; помимо этого, закон об отмене крепостного права гарантировал, что этот процесс будет происходить вне зависимости от обстоятельств. К 70-м годам XIX в., когда была достигнута некоторая стабильность, выяснилось, что отмена крепостного права 1861 г. создала столько же проблем, сколько и решила. Теперь крестьяне были свободны, но, как и в балтийских губерниях, они все еще оставались связаны финансовыми обязательствами (больше перед правительством, чем перед помещиками), от которых не могли освободиться. Невозможно было ожидать какого-либо роста в сфере сельского хозяйства в условиях, когда уменьшился как размер среднего земельного надела, так и доход с него. Более того, землевладельческая элита находилась в замешательстве (а в Латгалии, фактически, и в нищете) из-за того, что ее представители вынуждены были резко сократить средства на модернизацию сельского хозяйства. В Латгалии традиционно принятая практика наследования предполагала, что надел после смерти владельца должен делиться поровну между его сыновьями, что способствовало еще более значительному уменьшению и так крошечных до абсурда и экономически несостоятельных наделов. Новый закон о паспортизации 1863 г., являвшийся частью более широкой программы реформ Александра II, разрешил миграцию населения в любые части Империи, и это значительно уменьшило потенциальную взрывоопасность ситуации в Литве. Однако развитие сельской экономики оставалось весьма неравномерным; в разных литовских землях продуктивность и доходы сельского хозяйства значительно различались. Статистика конца XIX в. показывает, что через сорок лет после отмены крепостного права около 40 % всей пахотной земли Литвы все еще относились к поместьям, большинство которых находилось в собственности польского или ополяченного дворянства, а также отставных российских военных или чиновников. Представители этих групп тяготели к стилю жизни, уподоблявшему их скорее часто отсутствовавшим землевладельцам, чем практичным и деловитым управляющим своей недвижимостью. В то же время ушла в прошлое привычка балтийских рыцарств жить на широкую ногу, и в их среде глубоко укоренилось отношение к поместью как к предприятию, которым необходимо управлять, причем подобное явление было заметно в среде поколения сорока-пятидесятилет-них, в отличие от представителей того же поколения в южной части побережья.
Пробуждение наций: Балтийские губернии
Волна реформ, изменивших характер отношений в сфере сельского хозяйства в балтийских губерниях, оказала дифференцирующее влияние на сельское население, что отразилось в различном восприятии ситуации разными поколениями. У горстки молодежи эстонского и латышского происхождения реформы породили мощное стремление к расширению возможностей личного развития, означавшее открытый вызов устоявшемуся мнению, что любое образование, кроме начального, неизбежно ведет к ассимиляции германоязычным (и доминирующим) миром Балтийского побережья. Целью этой группы молодежи было показать, что выбор занятия, требующего образования, не обязательно влечет за собой потерю национальной идентичности эстонцев и латышей и что культура, в которой они выросли, является вполне уважаемой и, по мере того как ее носители поднимаются все выше в социально-экономической иерархии прибалтийского общества, может быть перенесена в новую среду. В совокупности все эти личные стремления способствовали развитию того, что сами их носители (и, соответственно, последующие поколения) вскоре начали называть «национальным пробуждением» или «национальным возрождением». За несколько десятилетий второй половины века этот беспрецедентный феномен ввел в культуру побережья новые измерения, с которыми необходимо было считаться. К середине 70-х годов XIX в. «национальное пробуждение» латышей и эстонцев приобрело столь значимый характер, что элита, состоявшая из балтийских немцев (как консерваторов, так и либералов по убеждениям), стала считать данное явление опасным, хотя попытки ликвидировать его проявления с помощью апелляций к петербургскому правительству оказались безуспешными. Понимая, насколько нетерпимо относится царское правительство ко всем попыткам ставить авторитет властей под сомнение, представители «национального возрождения» были крайне осторожны и выбирали полем полемических сражений (в тех случаях, когда вообще считали необходимым вступать в открытую конфронтацию) только культурную гегемонию и социально-экономические привилегии балтийских немцев. В этих случаях они рассчитывали на некоторое сочувствие своим идеям, по крайней
