отделены от крестьянских земель. В таком поместье между помещиком и крестьянином существуют только имущественные отношения в виде ренты или залога. Основная рабочая сила должна состоять из наемных рабочих, крестьян — собственников земли или крестьян, выплачивающих ренту за помещичьи земли. Подобный идеал был в значительной степени схож с философией свободного рынка, на которой основывались прежние реформы: свободные и независимые помещики, землевладельцы-крестьяне и сельские рабочие связаны друг с другом письменно оформленными соглашениями. К 40-м годам XIX в. петербургскому правительству стало очевидно, что расцвет сельского хозяйства, обещанный балтийской знатью в обмен на предоставление ей всей полноты контроля над земельными угодьями, оказался несбыточной мечтой и знатных эстонских, курляндских и ливонских землевладельцев придется подталкивать к предоставлению их крестьянам большей независимости.
Давление со стороны Санкт-Петербурга вполне резонировало с позицией наиболее либерально настроенных землевладельцев-дворян, членов лифляндского ландтага, особенно разделявших взгляды Гамилькара фон Фёлькерзама (1811–1856), который призывал к новым реформам и сумел повести за собой большую часть членов ландтага. Новый закон для крестьян был принят в Лифляндии в 1849 г., а в Эстонии сходный закон утвердили в 1856 г. Это законодательство сделало возможным распределение поместий по трем категориям: земли помещиков, крестьянские земли и так называемые «квотные земли». Первая категория включала в себя пахотные земли, принадлежащие непосредственно землевладельцу (или арендатору), который обрабатывал их, используя оплачиваемую рабочую силу. Во вторую категорию входили земли, доступные крестьянам для взятия в аренду или для покупки с помощью долгосрочных займов либо ренты. Квотные земли являлись неопределенной категорией земель, располагавшихся на территории поместья и предназначенных, как правило, для обработки с использованием труда сельскохозяйственных рабочих. Было не сложно предсказать, что противодействие указанным мерам сформируется среди консервативно настроенных землевладельцев, видевших во вновь возникшем мелком крестьянском землевладении угрозу собственной традиционно сложившейся власти над сельским населением на своих землях. Но столь же предсказуемо землевладельцы осознавали давление со стороны петербургского правительства и потому санкционировали реформы, предполагающие еще более значительные изменения. Фактическое внедрение законов, касающихся этих реформ (как и более ранних законов об освобождении крестьян), снова растянулось во времени, хотя их противники имели меньше возможностей для саботажа после вступления в 1855 г. на российский престол Александра II, настроенного столь же реформаторски, как и его дед. Лишь в правление Александра II, в 1863 г., уже после того, как в 1861 г. в России был провозглашен общий закон об освобождении крестьян, курляндское дворянство под давлением со стороны российской короны, признало, наконец, за крестьянами право бессрочного выкупа земли, на которой они работали.
В 30-40-е годы XIX в. значительное число крестьян Эстляндии, Лифляндии и Курляндии перешло к выплате денежной ренты; однако наиболее решительным разрывом с прошлым в долгосрочной перспективе по-прежнему являлся выкуп земли в собственность. Конкретные механизмы перехода собственности на землю были разными в зависимости от месторасположения и губернии, но, тем не менее, этот процесс начался в середине 50-х годов XIX столетия и продолжался на протяжении последующих пятидесяти лет. К началу 70-х годов 20 % крестьянских земель в поместьях Курляндии было выкуплено; в Ливонии их доля составила 25 %. К концу 80-х годов это соотношение, соответственно, составляло 77 и 75 %, к 1902 г. — 95 и 85 %, а к 1910-му — 99 и 89 %. Аналогичным образом шел и процесс выкупа коронных земель. В Эстляндии, однако, этот процесс шел медленнее; там к 1897 г. было выкуплено около 50 % крестьянских земель. Абсолютные цифры также впечатляют: к 1885 г. в Курляндии в крестьянской собственности находилось около 9 тыс. фермерских хозяйств, а к 1905 г. в Ливонии число таких хозяйств составило около 22 тысяч. Поскольку подавляющее большинство населения указанных регионов было сельским, последствия такого выкупа (как ранее последствия освобождения крестьян) распространились весьма широко. Во второй половине столетия это привело к улучшению положения 70–80 % всех крестьянских семей и, возможно, 60 % всех семей в каждой провинции — поскольку впервые в исторической памяти крестьяне стали собственниками земли, на которой работали. Ушли в прошлое опасности крепостного положения, а также недавние отработочные выплаты; право собственности создало новые стимулы, так как теперь крестьяне могли с весьма высокой вероятностью завещать свое улучшенное хозяйство следующему поколению. Выгоды расширения и усовершенствования хозяйства, а также «научных» методов его ведения стали очевидными.
Последствия упомянутых изменений простирались далеко за пределы материальной сферы и затрагивали психологический аспект жизни крестьян. Однако не стоит идеализировать ситуацию — никаким утопическим планам не суждено сбыться. Во время процесса выкупа земли владельцы поместий быстро поняли, с помощью каких легальных и полулегальных средств они могут уменьшить часть своих владений, подлежащую продаже; соответственно, абсолютное число собственников земли росло одновременно с абсолютным числом безземельных сельскохозяйственных рабочих, чьи условия жизни практически не улучшились. Крестьяне, покупавшие землю, заключали соглашение о покупке на двадцать пять или тридцать лет на условиях займов, получаемых от помещика или кредитных организаций, обычно под 5 % годовых. Мало кто из крестьян смог сразу же стать собственником земли, не обремененным кредитными обязательствами. Росло также количество случаев продажи заложенной земли, и только к концу века стало возможным говорить о появлении сколько-нибудь значительного количества крестьян, не обремененных теми или иными финансовыми обязательствами. Став самостоятельными экономическими единицами, крестьяне-фермеры стали зависеть от колебаний цен и спроса на сельскохозяйственную продукцию, и простое самообеспечение уже не могло сделать их более состоятельными. Разумеется, землевладельцы, располагавшие капиталами, быстро поняли, что им выгодно держать сотни крестьян в долгосрочной долговой зависимости, пользуясь возможностями приобретения и перепродажи заложенных земель, которые крестьяне не могут выкупить. Короче говоря, крестьяне осознали, что вести сельское хозяйство с целью получения материальной выгоды — нелегкая задача, при этом желаемый результат отнюдь не гарантирован, и ротация крестьян-собственников оставалась значительной. Однако с каждым следующим десятилетием второй половины века в сельской местности Эстляндии, Лифляндии и Курляндии появилась новая категория крестьян — успешные и относительно зажиточные фермеры, которых к концу столетия стали называть «серыми баронами». В то же время существование безземельных крестьян оставалось весьма серьезной проблемой. Некоторые из них покинули деревни, чтобы найти работу на предприятиях (количество которых в это время весьма возросло) в городах Прибалтики или России; некоторых привлекли перспективы эмиграции в Северную Америку; но большинство крестьян все же оставались в деревнях в надежде повысить как свои доходы, так и социальный статус. К концу века определилась та часть помещичьей земли, которая уже никогда не будет продана; крупные землевладельцы (все еще по большей части балтийские немцы) использовали на своих землях труд наемных сельскохозяйственных рабочих, но этот рынок труда не расширялся, и, соответственно, поскольку поместья сохраняли за собой около 50 % пахотной земли в сельской местности, в обозримом будущем не виделось никакого ясного решения
