Россия нуждалась в специалистах всех видов и уровней, работу можно было найти если не в Балтийском регионе, то, во всяком случае, в растущих центрах Империи, поэтому добровольное восприятие русской культуры было теперь не сложнее, чем добровольное онемечивание или ополячивание. Приверженность языку предков, упорное создание произведений на нем на протяжении десятилетий, готовность заимствовать культуру высших классов — все это требовало от носителя упомянутых ценностей особой концентрации, которую нелегко обрести и поддерживать. Исключения уже существовали: Донелайтис, написавший (но не опубликовавший) труд, ставший позже одним из краеугольных камней современной литовской литературы; Индрикис Хартманис (1783–1828), известный как Слепой Индрикис, крепостной ремесленник, рано потерявший зрение, но писавший при этом стихи на латышском языке, — стихи эти были такого уровня, что привлекли внимание пастора — балтийского немца, который перевел и опубликовал их, а также Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, замечательный врач, который остался в памяти потомков как «первооткрыватель» эстонского национального эпоса. Труды этих авторов ясно показывают, что важнейшие свершения в сфере литературного творчества не коррелируют прямо с хронологией политической и социальноэкономической истории и не объясняются одним лишь историческим контекстом; здесь важным фактором, который необходимо принимать во внимание, является психология личности и ее творческий потенциал.
6. Пять десятилетий преобразований (1855–1905) [22]
В истории Российской империи 50-е годы XIX в. ознаменовались двумя событиями величайшей важности: вступлением на престол еще одного «царя-реформатора» — Александра II и бесславным завершением Крымской войны (1853–1856). Последнее вызвало в приближенных к императору кругах обсуждение фундаментальных реформ, которые могли бы вывести Россию на уровень, на котором, как считалось, находились передовые страны Западной Европы. На побережье Балтики все эти события совпали с определенными разочарованиями местного характера: освобождение крепостных крестьян в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии и учреждение отработочной ренты не способствовали существенному прогрессу в сельском хозяйстве. Сельское население по-прежнему выражало беспокойство; либеральные идеи укрепились даже в умах некоторых представителей рыцарств, не говоря уже об образованной публике; городской патрициат высказывал все большее возмущение из-за невозможности использовать возрастающие возможности в сфере торговли и коммерции. В разделенной Литве жесткая русификация Николая I не смогла уничтожить память народа о едином государстве и о провале восстания 1830–1831 гг. Другие события, происходившие за пределами Империи, также нашли отклик на ее западных границах: революции в Центральной Европе (1848), казавшиеся безрезультатными, все же разрушили «систему Меттерниха» и породили поколение центральноевропейских националистов, мечтавших о «весне народов». Объединение Италии (1860) и Германии (1870–1871) стало образцом для других европейских народов, живших в многонациональных государствах под властью элиты иной национальности и говорившей на другом языке. Эти изменения носили позитивный характер даже в тех случаях, когда те, кто хотел перемен, руководствовались некими смутными идеалами и не имели четкого понимания, к чему такие перемены могут привести.
В течение следующих пяти десятилетий «дух времени», означавший перемены, модернизацию и проведение масштабных реформ, произвел фундаментальные и необратимые изменения в жизни населения Балтийского побережья. Более того, изменения в этот период не только стали обычным явлением, но и беспримерно ускорились в связи с появлением новых технологий в сфере транспорта и коммуникаций, с распространением новых средств производства в рамках фабричной системы, со стремлением к получению образования во всех социальных слоях, с уничтожением барьеров, препятствовавших внутренней миграции в Империи, и с возникновением новых, более ярко проявлявшихся форм национального самосознания. Причинность явлений стала намного более сложной, так как реформы во всех аспектах социально-экономической жизни непосредственно влияли друг на друга и способствовали взаиморазвитию. Единственной сферой повседневной жизни в Империи в целом и на побережье в частности, лишь незначительно затронутой модернизацией, оставалось управление: Россия сохраняла характер автократической державы, на территории балтийских губерний (Эстляндия, Лифляндия, Курляндия) политическая власть по традиции оставалась в монопольном владении высших слоев балтийских немцев, в то время как в литовских землях очередное неудачное восстание (1863) лишило польские правящие элиты их положения и привело к замене на представителей российской администрации. Общая ситуация на Балтийском побережье с каждым десятилетием становилась все более аномальной, поскольку быстро меняющееся общество приобретало современные черты, в то время как политическая система определенно стремилась к тому, чтобы сохранить гегемонию существующих элит. Продолжающаяся конфронтация и связанные с ней разочарования приводили в конечном итоге к дальнейшей потере человеческого капитала, поскольку тысячи жителей балтийских губерний начинали искать лучшей доли во внутренних областях Российской империи, а тысячи литовцев покидали родину ради «земли обетованной» в Северной Америке.
Незавершенное дело: отработочная рента и крепостничество
Принятие законов об освобождении крепостных крестьян (1816–1819) в Эстонии, Ливонии и Курляндии привело к тому, что в сфере аграрных взаимоотношений почти все стороны остались неудовлетворенными. Законное право на владение землей перешло к помещикам, крестьяне получили личную свободу и собственные институты местного самоуправления, при этом большинство крестьян — жителей поместий платили за аренду земли своим трудом, в то время как могли бы платить деньгами. Начиная от 20-х годов XIX столетия величина отработок возросла, а время, которое крестьяне могли использовать для обработки своих полей, сократилось. К 30-м годам XIX в. недовольство отработочной рентой распространилось очень широко; преимущественно оно имело мирные формы, но иногда приобретало характер насильственного противостояния. Так произошло в ходе «войны в Махтра» в 1858 г. в Северной Эстонии, затронувшей территорию десяти поместий, тысячи крестьян и несколько подразделений российской армии, в результате чего погибло несколько человек с обеих сторон.
Фактически, обе заинтересованные стороны сельскохозяйственной экономики все сильнее разочаровывались в существующей системе. Крестьяне были расстроены повышением отработочной ренты, короткими арендными договорами, сводящими на нет смысл владения землей, и продуманной политикой некоторых помещиков, направленной на закрепление за поместьем всей пахотной земли за счет крестьян. Помещики были обеспокоены ответственностью, возложенной на них вместе с отработочными рентами, неспособностью крестьян выплатить ощутимую сумму в качестве денежной ренты (не говоря уже о выкупе своих земель), а также возрастающим числом безземельных крестьян, статус которых не позволял им стать наемными сельскохозяйственными рабочими. Несмотря на то что статус владельца пожалованного поместья был весьма привлекательным для многих, доходность сельского хозяйства снижалась, а расходы росли. Тем временем новая судебная система, появившаяся вслед за законами об освобождении крестьян, разрешала жалобы крестьян друг на друга и на помещиков, которые вследствие занимаемого положения участвовали в вынесении судебных решений. Результатом стало длительное обсуждение в ландтаге того, как система должна реформироваться далее; при этом ни одна конкретная реформа не казалась участникам очевидной. С точки зрения помещиков, наиболее грамотно устроенным имением было такое, в котором угодья помещика четко
