и прочем, а потом заявил, что мы не можем брать пленных, они были бы ненужными едоками. Они относятся к расе, истребление которой будет означать прогресс». Еще одно свидетельство: «Накануне нашего выступления командир роты подполковник Принц собрал нас в амбаре. Он огласил секретный приказ: красноармейцев брать пленными только в исключительных случаях» [901]. «Зачистка территории» перед уничтожением еврейского населения проводилась подразделениями германской армии, чьи действия нередко опережали «плановый» геноцид Гиммлера и Эйхмана.
Овраг Бабий Яр в северной части Киева, где 29 и 30 сентября 1941 г. было убито более 33 тысяч евреев украинской столицы — безоружных мужчин, женщин, стариков и детей, стал всемирно известным символом фашистского варварства. Расстрелы в Бабьем Яру производились, что подтверждено материалами ряда судебных процессов, зондеркомандой 4а. Но преступление, отмечают современные немецкие исследователи, стало результатом «регулярного сотрудничества между командованием СС и 6-й армией». Решение об «экзекуции» было принято 27 сентября на совещании высших чинов СС с представителями командования 39-го армейского корпуса 6-й армии. В донесениях зондеркоманды в Берлин указывалось на «образцовую организацию» расстрелов, обеспеченную войсками вермахта.
В летопись преступлений 6-й армии вписан еще один эпизод, произошедший незадолго до взятия Киева. В августе 1941 г. частями 295-й пехотной дивизии вермахта был захвачен украинский город Белая Церковь. После расправы зондеркоманды СС со взрослыми евреями 90 детей в возрасте от нескольких месяцев до 7 лет были загнаны в барак, где находились несколько суток без пищи и воды. О состоянии детей доложили начальству два военных пастора. Подполковник Гроскурт пытался протестовать, дойдя до эсэсовского начальства и до штаба 6-й армии. Нарушив субординацию, он доложил об угрозе гибели детей командующему армией фон Райхенау. Ответ на «ненужное вмешательство» был стандартным: «дети должны быть ликвидированы», «начатая акция должна быть целенаправленно завершена». 21 августа детей расстреляли [902].
Кристиан Штрайт и другие участники гамбургского проекта установили, что существовала нерасторжимая взаимосвязь между «окончательным решением еврейского вопроса» и уничтожением советских пленных. В директивах ОКВ указывалось, что пленные «в высшей степени опасны и коварны» и поэтому «полностью потеряли право на обращение с ними как с достойными солдатами, по отношению к ним необходимо действовать беспощадно». Применение оружия против военнопленных считалось, «как правило, законным». Штрайт приходит к принципиально важному заключению: «Концлагеря смерти Освенцим-Биркенау и Майданек первоначально были построены для размещения тех советских военнопленных, которых эсэсовская империя Гиммлера должна была сохранить как рабов для гигантских промышленных комплексов. СС планировали осуществить их строительство совместно с такими концернами, как “ИГ Фарбен”. С постройкой эсэсовских лагерей для военнопленных была создана часть инфраструктуры, необходимая для осуществления геноцида. Методы уничтожения людей, применявшиеся при геноциде евреев, также были впервые опробованы при “особом обращении” с советскими пленными» [903].
Приведу также мнение Вольфрама Ветте: «Этот другой Холокост, жертвами которого были славяне России, имел более значительные количественные масштабы, чем геноцид евреев… Число тех советских граждан-славян, гибель которых — вне поля боя — была или намеренно организована, или с одобрением воспринята немцами, вероятно, значительно выше, чем число систематически уничтоженных евреев». «Я полагаю, — продолжает историк, — что извлечение уроков нам еще предстоит. Мы признали свою вину за Холокост, но не хотим сделать этого по отношению к другому Холокосту» [904].
Сильный отклик у посетителей выставки вызвал подготовленный Берндом Боллем и Гансом Зафрианом безупречно документированный раздел о кровавом пути 6-й армии от Стрыя до Волги, где верстовыми столбами были виселицы, а за спиной солдат оставались тысячи и тысячи трупов гражданских лиц. Эта часть исследовательского проекта приобрела особое значение потому, что 6-я армия, оказавшаяся в «котле» под Сталинградом, и сегодня воспринимается общественным сознанием немцев как символ страданий в окружении и плену. Со стереотипами такого рода явно контрастирует вывод ученых: 6-я армия «маршировала на Восток, не только выполняя приказы, но осуществляя преступную политику нацистского режима, активно участвуя в массовых убийствах» [905].
10 июля 1941 г. командующий армией фон Райхенау подписал приказ об «обращении с противником»: «Солдаты в штатском, которых легко узнать по короткой стрижке, должны быть расстреляны». Та же участь был уготована «гражданским лицам, манеры и поведение которых представляются враждебными». Приказ по армии от 16 июля прямо предписывал «жечь дома русских или евреев». 10 октября командующий потребовал от подчиненных «драконовских мер» для «полного освобождения немцев от еврейско-азиатской опасности». Террор, направленный сначала против комиссаров, евреев, военнопленных, выродился в серию бессмысленных всеобщих убийств. Болль и Зафриан приходят к следующему выводу: «Ни этническая принадлежность, ни политические убеждения, ни обусловленная страхом пассивность, ни сотрудничество с оккупантами — ничто не могло предохранить население от превращения в объект репрессий. Оно — во всей своей массе — стало заложником вермахта» [906].
Какой была мера ответственности рядовых немцев за содеянное в России непомерное зло? Сотрудники Института социальных исследований с горечью вынуждены констатировать: большинство населения Германии, отравленное чувством расового превосходства, ощущением политического мессианства, презрением к «малоценной жизни недочеловеков» на Востоке, поддерживало преступную политику. «Внутренняя динамика истребительной войны», по убеждению Геера, привела немецкую армию к «эрозии культуры совести», к ликвидации «последних остатков моральных сдерживающих факторов и индивидуального стыда». Гитлер уже в первые недели агрессии выиграл «борьбу за души военных», превратил вермахт, который воевал не только против советского народа, но и «против собственного страха и собственной совести», в «инструмент общества, ориентированного на насилие» [907].
Неопровержимые факты о зверствах армейских частей на оккупированной советской территории вызвали, как и следовало ожидать, резкое неприятие у многочисленных сторонников версии о «незапятнанном вермахте». Бывшие солдаты и офицеры, воевавшие на Восточном фронте, посылали в редакции газет сотни писем протеста, утверждая, что в экспозиции преобладают «односторонние, упрощенные оценки», что устроители выставки стремятся «оклеветать вермахт и его командование». В прессе солдатских союзов уже в самом начале работы выставки нередкими были тирады такого характера: «Участвовал ли вермахт в преступлениях против мирного населения? Когда мы слышим, что на выставке вновь поднимается этот вопрос, то кулаки сами собой сжимаются в наших карманах». По подсчетам журналистов, примерно треть посетителей заявляла: «Все это неправда». «Süddeutsche Zeitung» писала в связи с этим о «страхе перед тем, что находится в недрах нашей памяти» [908].
Но историческое сознание старшего поколения ФРГ нельзя однозначно охарактеризовать на основе подобных высказываний. В среде ветеранов Войны шел медленный и чрезвычайно трудный процесс отказа от позиций забвения и самооправдания. Перед нами признание открывавшего экспозицию в Гамбурге профессора Клауса фон Бисмарка, бывшего полковника вермахта, воевавшего на советско-германском
