Преобладание женщин среди обвиняемых в ведовстве можно рассматривать двумя способами: в каком смысле и по каким причинам преобладающее число женщин могло быть правдой и в какой степени это было заблуждением, распространенным охотниками на ведьм. Во многих других культурах способностями к колдовству также чаще наделяют женщин, чем мужчин. Это свойственно, например, некоторым регионам Индии и Африки [502]. Хотя европейское ведовство происходит в основном от ереси, оно имело корни в колдовстве, и причины, по которым женщины оказывались склонны к колдовству, могут быть связаны с аналогичной склонностью с их стороны к ведовству. Женщины ассоциируются с ведовством чаще, чем мужчины, из-за традиционно играемых ими ролей кухарок, целительниц, повитух и хранительниц домашнего очага. В первоначальных своих истоках некая сверхъестественная сила, конечно, была связана с детородными способностями женщин и менструацией, которая в большинстве обществ рассматривается как обладающая numen («божественной силой»). Именно женщины собирают травы, которые могут вылечить или отравить, они руководят таинствами деторождения, знают заклинания или зелья, которые могут вызвать ненависть или любовь, плодородие или бесплодие. Таким образом, в колдовской традиции и в фольклоре существовали предпосылки для представления о том, что ведьмами, скорее всего, были женщины. Однако в раннем Средневековье эти предпосылки, по-видимому, в значительной степени не учитывалась. Поскольку истоки ведовства лежат скорее в ереси, чем в колдовстве, мы должны обратиться к еретическим движениям XI века и позже, чтобы найти там свидетельства численного преобладания женщин.
Меняющаяся роль женщин в средневековой мысли – это тема, которая еще не полностью изучена. Всем известно, что в конце XI и в XII веке произошел огромный сдвиг в отношении к женщинам, который представляет собой одно из самых фундаментальных социальных изменений в западной истории. Женщины, которые раньше считались чем-то вроде движимого имущества, созданного специально для того, чтобы рожать детей и вести хозяйство, внезапно обрели новый образ. Понятно, что этот образ почти никак не улучшил отношение к женщинам и применялся только к представительницам высокого социального положения, но тем не менее это был революционный сдвиг. В теории куртуазной любви женщина становилась существом более духовным, более утонченным и грациозным, чем мужчина, который обращался к ней с преданностью, граничащей с религиозным обожанием. Одновременно с куртуазной любовью развивалось почитание Богородицы, что ставило одну женщину ближе к Богу, чем любое другое человеческое существо, кроме самого Христа. Но большинству женщин не повезло ни родиться в благородном сословии, ни стать Богородицей. Церковь запретила женщинам принимать священный сан и считала, что если они заходят в алтарь, то оскверняют его; женщины не могли проповедовать, а также посещать кафедральные школы или университеты, которые пришли им на смену; их по возможности обходили стороной при наследовании тронов и феодальных владений, поскольку феодальная система была основана на войне, а, за редким исключением, женщины не участвовали в войнах. Еврейская традиция Ветхого Завета, традиция римской литературы и права, воинская традиция германцев и традиция христианской теологии – все это подтверждало, что женщина предназначена служить мужчине. Святой Павел советовал рабам повиноваться своим господам, а женам – своим мужьям. Отношение жены к мужу, главе семьи, сравнивалось с отношением человечества к Христу, главе Церкви.
Неудивительно, что при таких обстоятельствах женщины вступали в еретические движения. Средневековые авторы приписывают это природной доверчивости женщин, но современные авторы, как марксистские, так и немарксистские, видят в женской поддержке религиозного инакомыслия форму бунта против мужского истеблишмента [503]. Женщины всех сословий активно участвовали в православных, монашеских и полумонашеских реформаторских движениях, а также в ереси. Однако ведущую роль часто брали на себя женщины, занимающие высокое положение в обществе и обладающие властью и богатством. Рассматривать эти религиозные движения как попытку устранить социальное неравенство означало бы вчитывать в средневековое сознание концепции, которые оно было неспособно принять. Реформаторские движения, как ортодоксальные, так и еретические, действительно были мотивированы идеалом бедности и отказа от богатства, но это был идеал, основанный на христианской теории о том, что материальные заботы отвлекают человека от созерцания подлинной реальности, которая принадлежит Богу. Целью этих апостольских движений за бедность было не получение для бедных большей доли в богатстве мира, а прямо противоположное: максимально упразднить богатство мира, чтобы люди могли быть освобождены ради поиска духовного богатства. Ни ортодоксальные реформистские движения, ни ересь, ни ведовство не могут считаться движениями за улучшение материального благосостояния бедняков.
Однако они руководствовались более тонкими причинами социального отчуждения. Основной целью апостольских движений был поиск собственного достоинства и смысла в обществе, которое начало казаться расколотым. Реформаторам, например, противоречие между идеалами христианства и далекой от идеалов практикой казалось невыносимым. Тот факт, что женщины обозначили свое присутствие в ортодоксальном реформаторстве, ереси и ведовстве – во всех трех этих сферах – в большей степени, чем где-либо еще в средневековом обществе, говорит о том, что они чувствовали себя лишенными не богатства, а достоинства и ценности, которых они заслуживали как человеческие существа. В свою очередь, активность женщин встревожила и даже напугала мужской истеблишмент, как это случилось вновь, когда Джон Нокс впервые призвал «выступить против несметного множества женщин». Однако подобный призыв уже звучал за пять столетий до шотландского реформатора. Писатели-мужчины, сочувствующие женщинам, такие как Жак де Витри или Мартин ле Франк, которые сочинили работу «Защитник женщин» в ответ на оскорбления автора «Романа о Розе» в адрес женского пола, были в меньшинстве по сравнению с теми, кто твердо намеревался поставить женщин на место. Столкнувшись с отсутствием сочувствия со стороны ортодоксального истеблишмента, многие женщины обратились к менее обычным проявлениям благочестия. Хильдегарда Бингенская, Елизавета из Шёнау, Мехтильда Магдебургская, а позднее Екатерина Сиенская были одними из самых оригинальных мистиков Средневековья. Исключительно большое число женщин присоединились к катаризму – религии, в которой они могли бы получить статус «совершенных», perfecti. Женщины присоединились к Вальдо в его движении апостольской бедности, и тот факт, что епископ запретил Вальдо позволять женщинам проповедовать, был одним из поводов, побудивших вальденсов порвать с ортодоксией. Женщины не только играли бо́льшую роль, чем мужчины, в движении, связанном с бегинками и бегардами, но и значительную роль в позднейшей истории антиномической ереси, связанной с «Братьями [и сестрами] Свободного Духа». Если во всем этом можно увидеть признаки недовольства со стороны женщин, то такое недовольство могло вылиться в иную форму – приверженности их ведовству.
Участие женщин в ведовстве, возможно, было преувеличено антифеминистскими писателями, стремящимися приписать женскому полу любые крайне преувеличенные недостатки. Никто из тех, кто читал бредни Генриха Крамера в «Молоте ведьм», не может усомниться в невменяемости этого достопочтенного инквизитора, однако ненависть Крамера – лишь гротескное преувеличение традиции, которая так же стара, даже намного старше, чем христианство. Страх перед женщинами глубоко укоренен в мифическом сознании мужчин. Различные концепции, стоящие за этим страхом, общеизвестны, и я не буду рассматривать образ старой карги, фаллической матери или губительницы плодородия, которые изобилуют в разных культурах; вполне вероятно, что представление инквизиторов о женщине-ведьме является их выражением [504]. Христианская традиция с самого начала вобрала в себя древний страх перед женщинами. У греков Пандора впустила зло в мир из своего сосуда. Отцы Церкви спорили о том, весь ли грех вошел в мир через Еву, или демоны изначально пали, потому что возжелали дочерей человеческих. Janua diaboli – «врата, через которые входит дьявол» – был святоотеческим эпитетом для обозначения женщины. Страх перед женщинами в христианстве усиливался подозрительным отношением большинства Отцов Церкви к сексуальным отношениям: девственность рассматривалась как самое желанное состояние, потому что в противном случае женщина считалась искусительницей, уводящей мужчину от пути совершенства. Женщина была более чувственной, больше озабоченной материальными вещами; ее похоть и жадность отвращали взор человека от пути к небесам. За последние две тысячи лет было много женщин-христианок, но очень немногие из не умерших девственницами были канонизированы.
