необязательно идет о поместьях: как уже отмечалось, и в древности, и в раннее средневековье villa — это также сравнительно небольшая усадьба, принадлежащая одной семье; общим был именно частновладельческий характер поселения. С другой стороны, для обозначения такого поселения далеко не всегда используется именно этот термин; можно встретить и ager, и fundus, и praedium (эти термины характеризуют не столько само поселение, сколько все имение), и curtis, и просто locus. Последний термин не должен вводить в заблуждение: за ним может скрываться достаточно крупное поместье. Таковы, например, септиманские loci Jubinianum и Cornelianum, упомянутые в одном из писем франкского графа Булгара (ок. 612 г.) как приданое королевы Брунегильды [1222]. Пространное завещание Аббона также не знает слова villa; самые крупные из описанных в нем владений фигурируют как curtes, остальные названы loci или вовсе не обозначены каким-то термином и представлены перечнями разного рода хозяйственных объектов, расположенных в той или иной местности [1223]. Вопрос о том, какие именно формы поселения скрываются за такими перечнями, будет рассмотрен чуть позже, с привлечением более богатого материала каролингской эпохи. Сейчас же важно подчеркнуть, что термин curtis, несомненно, является синонимом термина villa не только в экономическом, но и в топографическом смысле; на этот счет есть внятные свидетельства, в том числе ономастические [1224].
Сведения о виллах докаролингского времени разрознены и скудны; зачастую мы не знаем о них ничего, кроме названия, иногда не знаем и его. В той мере, в какой можно опираться на данные топонимики, оправдано сделать вывод о сохранении большого числа позднеантичных вилл. Это относится к септиманским loci Брунегильды, к виллам, упомянутым в житиях Цезария Арелатского и Дезидерия Кагорского, в завещании тулузского магната Ницетия, некоторых других источниках [1225]. Вряд ли можно утверждать, что виллы покрывали всю территорию региона — локальные различия были, во всяком случае, существенными — однако очевидно, что они во многом определяли сельский пейзаж той эпохи. Некоторые виллы были достаточно крупными, чтобы быть названными при описании военных действий, в том числе как места, где предводители многотысячных отрядов разбивали лагерь [1226]. Большинство, однако, были явно меньшего размера; наиболее интересные сведения о них имеются в проповедях Цезария.
В его изображении, именно villa предстает как нормальный объект собственности, как самый наглядный и убедительный пример желанного земного блага [1227]. В пределах виллы могли находиться как языческие [1228], так и христианские храмы, как правило, не имевшие статуса приходских [1229]. Цезарий посещал их во время ежегодного объезда диоцеза, как и приходские церкви, расположенные в селениях [1230]. У него же мы находим свидетельства о виллах крестьянского типа. Внимание привлекает уже тот факт, что, призывая разрушать языческие капища и алтари неразумных рустиков, Цезарий использует слова villa и domus как синонимы [1231]. В то же время он употребляет словосочетание "возделывать виллу" [1232], называет виллу бедняка "домишко" (casella) и ставит ее на одну доску с colonica [1233].
Последний термин заслуживает особого внимания. Чаще всего его рассматривают как одно из обозначений крестьянского надела; в этом смысле термин будет проанализирован в последней главе монографии. Но колоника — это еще и поселение особого рода. Так называется усадьба зависимого человека, чему есть свидетельства в Бургундской правде [1234] и в завещании Аббона [1235]. В других текстах это небольшой хутор. Так, в составленном около 700 г. Турском полиптике встречаются колоники, на которых сидит более десяти семей [1236]. В таком хуторе могла быть даже своя часовня [1237]. В Марсельском полиптике описаны как небольшие колоники, совпадающие с усадьбой одной семьи, так и более крупные, где проживало по две-три семьи, притом разного социально-правового статуса [1238]. В зависимости от того, какие колоники преобладали в той или иной местности в то или иное время, colonica понимается то как подразделение виллы [1239], то как ее разновидность [1240]. Выше уже упоминались топонимы типа villa Colonica; отмечу также, что колоника порой называется так же, как и вилла галло-римского происхождения [1241]. Различие между ними состояло, по-видимому, в том, что нормальная колоника намного меньше нормальной виллы — об этом, в частности, говорят встречающиеся в грамотах конструкции типа: cum colonicis et villulis suis [1242]. Tаким образом, по крайней мере некоторые колоники постепенно превратились из усадеб в небольшие кучевые поселения.
Что изменилось в каролингскую эпоху?
Город каролингского времени — укрепленный город. Источники VIII в. сообщают об осаде Арля, Нима, Агда, Безье и Нарбона [1243]. Наступление "каролингского мира" ничего в этом смысле не изменило: на всем пространстве от Тулузы до Ниццы описания военных действий и мирно отчуждаемых внутригородских объектов, как правило, сопровождаются упоминаниями крепостных стен (чаще всего mura, изредка — на ученый лад — claustra) [1244]. Это относится и к каролингской [1245], и к посткаролингской эпохе [1246]: стены останутся неотъемлемой принадлежностью города в течение многих столетий, вплоть до начала нового времени.
Но если внешний облик города, по сравнению с первыми столетиями средневековья, изменился мало, его внутренняя организация претерпевает качественные изменения. Город приобретает все больше аграрных черт. Уже в завещании Аббона говорится о полях и виноградниках "внутри города" Марселя [1247]. Сходную картину мы наблюдаем и позднее, например, в Безье [1248], Ниме [1249], Эксе [1250], причем сельскохозяйственные угодья иногда располагались в самом центре города, у стен цитадели. Следы древнего форума в грамотах каролингской эпохи едва различимы, и то лишь благодаря топонимам [1251]. Названия типа Campus Marcius встречаются по всему региону но, судя по тому, что их безбожно коверкали, смысл их был забыт [1252]. Ни письменные источники, ни археология не дают оснований говорить о дальнейшем сокращении городской территории, однако оно было бы уже проблематичным: став по преимуществу центром военно-политической и церковной власти, южнофранцузский город этого времени, как правило, свелся к нескольким кварталам вокруг цитадели. И все же говорить о полном упадке города и об утрате им всякого влияния на повседневную жизнь общества не приходится. Уже самим фактом своего существования, своей многочисленностью и внешним обликом, они формировали производственный, социальный и культурный облик как горожан, так и окрестного населения. В приморском Лангедоке, в Западном Провансе и на Ривьере селянин был тесно связан с городом, удаленном от него самое большее на несколько часов ходьбы: в город он отправлялся заплатить налоги
