Вильнюса и 17 — в Сувалкии. По иронии судьбы латгальские области Витебской губернии, где жили около 200 тыс. латышскоязычных крестьян, тоже были вовлечены в это значимое событие польско-литовской истории, поскольку в восстании участвовало польское и ополяченное литовское дворянство этого региона, — очевидно, из-за того, что исторически данная местность самоидентифицировалась как Польская Ливония. Поэтому крестьяне этой местности приняли участие в восстании в силу еще более сложного комплекса причин.
После начала восстания генерал-губернатором Виленской губернии был назначен генерал Михаил Муравьев (уже известный среди литовцев как «Вешатель»). Муравьев не колебался, назначая своим противникам максимальную меру наказания: в литовских землях было казнено, по меньшей мере, 129 человек, 972 — были осуждены на каторгу, 2956 — сосланы в Сибирь, 345 — отданы в солдаты, 864 — заключены в тюрьму и 4096 человек подвергнуты административной ссылке в другие части Российской империи, в результате чего они были вынуждены жить вдали от родины. Конфисковали около 1740 частных поместий действительных и предполагаемых участников восстания; около 6 тыс. жителей литовских земель погибли в сражениях с российской армией. С институциональной точки зрения расплатой за восстание стала широкомасштабная русификация, ставшая основой российской административной деятельности, особенно в области образования. Правительство также наложило значительные ограничения на участие католической церкви в начальном образовании и на ее контакты с другими церковными институтами, включая папский престол, в границах России. Само название «Литва» перестало существовать официально: в документах этот регион назывался «Северо-Западный край». Важное ограничение было наложено на печатное слово: на целых сорок лет после 1864 г. была запрещено публиковать какие-либо материалы на литовском языке с использованием латинского алфавита; в это время официально существовали лишь те литовские тексты, которые набирались кириллицей. Демонстрируя пренебрежение к этническим и языковым различиям между крестьянами, российские администраторы также запретили публикации на латгальском языке, который также основывался на латинском алфавите; таким образом, латышскоязычные латгалы приравнивались к литовцам. Эти суровые меры, направленные на культуру и интеллектуальную жизнь, конечно, не нанесли значительного ущерба давно существовавшей польской культуре: после разделов Польши конца XVIII в. значительная часть польского населения находилась на территориях Германии и Габсбургской империи, относительно спокойно относившихся к польской культуре. Но фактически все носители литовского языка жили на территории Российской империи, и все попытки подавить развитие языка и литературы с помощью новых государственных указов могли повлечь за собой катастрофические последствия, если бы население не принимало специальных мер, чтобы противостоять им.
Указанные специальные меры дали имя следующим сорока годам литовской культурной истории — это был период контрабанды книг. Попытки такого рода предпринимались исключительно частными лицами: контрабандисты (книгоноши) находили поставщиков в литовских общинах Восточной Пруссии («Малой Литвы»), различными способами провозили нелегальный товар через российско-прусскую границу и распространяли книги среди литовского населения российских провинций. Существующая статистика (по определению недостоверная) говорит нам, что этот процесс начинался медленно — в первые десять лет на территорию Империи попало контрабандным путем всего 214 наименований книг, тогда как за весь период (1864–1904) общее количество наименований составило около 4100. Большинство из них поступали из типографий и издательств, находившихся в Восточной Пруссии, но в последние десятилетия около 780 книг были изданы литовскими эмигрантами в США. Российскому правительству удалось конфисковать около 200 тыс. экземпляров нелегально провезенных книг; это, вероятно, означало, что значительно большее их количество достигло своей цели. Масштаб сети книгонош остается неизвестным, но, согласно данным российской полиции, 2854 человека были задержаны за такую контрабанду (86 % из них были крестьянами, 6 — горожанами, 6 — дворянами и 2 % имели неопределенный статус). Правительство финансировало публикацию около 50 книг на литовском языке, где использовалась кириллица, но они не только не пользовались популярностью, но и в некоторых случаях сжигались в знак протеста. Российское правительство сделало несколько исключений, разрешив публикацию нескольких сборников литовских народных песен с использованием латиницы. Таким образом, термин «национальное пробуждение» не часто использовался литовцами по сравнению с его распространенностью в балтийских губерниях, поскольку наиболее выраженные аспекты этого пробуждения проявлялись на полностью нелегальной основе.
Трудно предположить, каким было бы развитие литовской литературы без запрета на издание книг, особенно учитывая, что препятствия, созданные запретом, не так уж и замедлили распространение литературы на литовском языке. Историки литовской литературы упоминают около сорока авторов, известных в период контрабанды книг; некоторые из них, такие, как епископ Мотеюс Валанчюс, уже были активно работающими писателями до 1864 г. В этот период продолжала развиваться патриотическая поэзия; в 80-е годы XIX в. в данном жанре стал особенно заметен Винцас Кудирка (1858–1899). Кудирка окончил медицинский факультет Варшавского университета, но затем стал писать для таких литовских газет, как Aiisra и Varpas. Одно из его прочувствованных стихотворений, воспевавших Литву, Lietuva, Tevyne Musu («Литва, Родина наша»), стало, в конце концов, литовским национальным гимном. Йонас Мачюлис (1862–1932), окончивший в Петербурге Императорскую Римско-католическую академию, обратился к истории и поэзии, и невзирая на то что являлся представителем ополяченного католического духовенства, поддерживал распространение литовской литературы и участвовал в нем под псевдонимом Майронис. Среди прозаиков Йонас Билюнас (1879–1907) начал литературное творчество (выступил как литовский националист), еще когда учился в средней школе в Лиепае (Либава) в Курляндии; он проявил себя как мастер короткого рассказа только в XX в., но его талант достиг своей зрелости в последние два десятилетия XIX в. уже в обстановке богатого литовского литературного контекста.
Национальное самосознание молодых интеллектуалов подпитывалось начиная с 80-х годов XIX в. литовскими газетами Ausra («Заря», 1883–1886), Varpas («Колокол», 1889–1906) и Šviesa («Свет», 1887–1890). Все они издавались в Тильзите (Восточная Пруссия) и контрабандой доставлялись в Литву. Ausra под руководством Йонаса Басанавичюса, литовского эмигранта-медика, жившего в Праге и Болгарии, стала особенно важным литературным событием, хотя ее мягкий тон по отношению к российскому правительству иногда раздражал наиболее критически настроенных читателей. Сам Басанавичюс особенно интересовался литовский историей и фольклором и писал преимущественно об этом, внося свой вклад в романтизацию прошлого Литвы и выдвигая гипотезу, что литовцы как народ являются потомками фракийцев и фригийцев, некогда живших на берегах Черного моря. Varpas предпочитала светские темы, но всегда делала акцент на единстве литовского народа и необходимости довести до совершенства литовский язык. Недолго выходившая Šviesa, газета католиков-интеллектуалов, противостояла русификации, но тщательно избегала обвинений в разжигании антицаристских настроений.
Несмотря на то что в период контрабанды книг литовские националисты занимали центристскую позицию в вопросе о том, кого следует считать литовцем, сам этот вопрос намного сложнее, чем аналогичный для эстонцев и латышей. Эстонское население было более компактным и разделялось лишь одной границей, пролегавшей между эстонцами, живущими на севере (в Эстляндии) и на юге (в Лифляндии). К тому же идентичными являлись недавний исторический
