Цао Цао отнюдь не был принципиальным противником конфуцианской морали. Просто, как всякий диктатор, он ставил интересы дела выше морали. Цао Цао требовал от своих служилых людей полной покорности и обращался с ними на редкость сурово: палочные наказания даже для высших чинов были в порядке вещей, многие сановники, чтобы не дать лишнего повода для подозрений, приходили на службу в скромном платье, собственноручно неся провизию и питье [Саньго чжи, цз. 13, с. 12б, цз. 23, с. 1б].
Хотя в политическом курсе Цао Цао было много общего с тактикой других региональных вождей, нет сомнения, что он с наибольшим успехом насаждал свою единоличную власть и в наименьшей степени был готов делиться властью с местными магнатами4.
Диктаторские полномочия Цао Цао были необходимым условием сохранения единства его весьма неоднородной группировки. Цао Цао собрал под своим началом представителей самых разных социальных слоев и групп – от предводителей покорившихся ему отрядов «желтых повязок» и местных магнатов до почтенных сановников ханьского двора и ученых людей. Японские и китайские историки неоднократно предпринимали попытки выделить одну или две доминирующие фракции в составе окружения Цао Цао, но все они кажутся малоубедительными [Ван Шэннань, 1964; Яно, 1976, с. 441, 465-467].
Слова Го Цзя о «беспристрастности» его патрона не просто пропагандистский прием: Цао Цао твердо держал курс на воссоздание единой империи и никому внутри своего блока не отдавал предпочтения ни по региональному, ни в известных пределах по социальному признакам.
В целом режим Цао Цао после 196 г. включал в себя три основных компонента. Формально высшая власть принадлежала императору, на деле игравшему вместе со своей свитой чисто декоративную роль. Основой могущества Цао Цао была военная организация, возглавляемая им лично. Ключевые посты в армии Цао Цао вручал только своим родственникам и особо доверенным советникам. Одновременно Цао Цао контролировал третью силу своего режима – высшие органы гражданской администрации, служившие связующим звеном между императором и военным диктатором.
Отношения между Цао Цао и примкнувшими к нему военными вождями, как и в других региональных группировках, строились на основе личных отношений «хозяина» и его «слуг». На высокие административные должности Цао Цао отбирал главным образом методом «прямого назначения», что, как мы помним, предполагало личную преданность рекомендованного лица его патрону [Гои, 1956, с. 19-20].
Таким образом, режим Цао Цао складывался как своего рода одна личностная фракция Цао Цао в оболочке регулярной военно-бюрократической организации.
Избранная Цао Цао тактика принесла ему успех, но не устранила внутренних конфликтов в его лагере. Политической линии Цао Цао свойственна глубокая двойственность в отношении и к императору, и к местной элите, и к бюрократии. В частности, начавшееся с Цао Цао противостояние военной диктатуры и императорско-бюрократической системы еще несколько столетий служило источником постоянной политической нестабильности в Китае.
Личность и курс Цао Цао во всех их противоречиях отобразили сложную обстановку межвременья. Посмотрим, как повлияла эта обстановка на судьбы культурной традиции ши.
Традиции ши в смутное время
События последних десятилетий II в., столь резко изменившие политическую ситуацию в Китае, все переменили и в положении ши. Сначала, с отменой «запрета клики», их вожди получили свободу действий и вернулись на политическую сцену триумфаторами. Недаром Хэ Цзинь, едва придя к власти, призвал ко двору свыше двадцати виднейших поборников «чистоты» и даже некоторых их малолетних потомков. Начавшаяся военная анархия превратила победителей в побежденных.
Конечно, несколько десятилетий действия «чистой» критики не пропали даром: основа традиции ши – практика персональных оценок – пустила прочные корни среди верхов тогдашнего общества, о чем свидетельствуют частые упоминания в хрониках тех лет о «славных мужах» той или иной местности. Но всеобщий хаос был тяжелым испытанием для хрупкого общества ши. С одной стороны, гибель евнухов лишила «чистые суждения» прежнего политического значения, с другой – войны и восстания подорвали социальную базу деятельности «чистых мужей».
К середине 90-х годов наиболее пострадавшие от смуты центральные и восточные районы бывшей империи, традиционный оплот «чистой» критики, находились в полном запустении. Смута раскидала «славных мужей» в разные стороны, заставив их искать прибежища у военных вождей. На пестром историческом фоне тех лет отношения военных лидеров и ши выделяются как одна из главных политических коллизий.
Отношения эти были столь же сложны и запутанны, как и сам облик эпохи. В известной мере обе стороны нуждались друг в друге. Военные вожди располагали реальной властью, на которую только и могли уповать ши. Апологеты «чистых суждений» хранили традиции политической культуры, обладали ценным в делах политики знанием и неким, хотя и призрачным в глазах военных, авторитетом, необходимым для консолидации новых режимов. Отчасти совпадали политические цели тех и других: в конце концов полководцы боролись за воссоздание империи, в которой ши надлежало занять ведущие позиции. Все это сделало невозможной открытую конфронтацию между военными и ши, но отнюдь не исключило трений между ними.
Военный авторитаризм «новых героев» претил морали и политическим идеалам «ученых служилых людей», наследовавших традициям имперского правления. Хранители культуры ши не могли смириться с ролью бесправных слуг честолюбивых полководцев и требовали от тех особых знаков почтения. Пропагандируя ритуальные взаимоотношения «мудрого правителя» и «достойного мужа», они присвоили себе право судить своих хозяев и менять их по собственному усмотрению. Разумеется, ши настаивали на том, что только правильное обращение с «возвышенным мужем» гарантирует успех.
Типично суждение подчиненного Цао Цао – Ван Цаня, который объяснял причину поражения соперников своего патрона следующим образом: «Юань Шао восстал в Хэбэе, привлек всеобщие чаяния, повел за собой Поднебесную, но, хотя любил достойных, не умел использовать их, поэтому незаурядные мужи покинули его. Лю Бяо владел областью Цзин-Чу, спокойно наблюдал за ходом событий, сам уподоблял себя Князю Запада (чжоускому Вэнь-вану. – В. М.). Те ши, которые спасались от смуты в Цзинчжоу, все были великими героями среди четырех морей. Бяо не знал, как сделать их своими помощниками, поэтому его царство, лишенное опоры, погибло» [Саньго чжи, цз. 21, с. 2а].
Если озлобленность будет накапливаться в сердцах народа, а клеветники и развратники будут находиться в окружении правителя, то добрые советы не смогут преодолеть преград на пути к правителю, а царство окажется в опасности.
Мо-цзы
Что же касается военных лидеров, то они, нуждаясь в «незаурядных мужах», естественно, не могли допустить, чтобы моральный ригоризм ши угрожал их единоличной власти.
В итоге взаимоотношения военных диктаторов и ши характеризуются причудливым сочетанием взаимной вражды и доброжелательности.
Первая тенденция ярко запечатлена в фигуре правителя Ючжоу Гунсунь Цзаня, не скрывавшего неприязни к мастерам нравоучительного и политического витийства. Гунсунь Цзань «непременно предавал казни добрых ши, чья слава превосходила его собственную. Он часто говорил, что именитые чиновники слишком гордятся своими титулами и не выражают благодарности за оказанную милость. Поэтому среди тех, кого он жаловал и любил, было много торговцев и простых людишек. Он постоянно грабил, бесчинствовал, и народ ненавидел его» [Хоу Хань шу, цз. 73, с. 13б].
Позицию Гунсунь Цзаня в той или иной мере разделяли и прочие региональные лидеры, охотно пользовавшиеся услугами богатых купцов. Тем не менее экстремизм Гунсунь Цзаня в отношении «добрых ши» был исключением. Гораздо чаще можно наблюдать, как военачальники привлекают ши и заигрывают с ними.
Так, во владениях независимого правителя Ляодуна Гунсунь Ду образовалась большая колония ши, бежавших из охваченного войнами Хэбэя. На другом конце Китая Лю Бяо зазывал в Цзинчжоу «славных мужей» из центра и учредил у себя конфуцианскую академию, в которой находилось более трехсот ученых. Милостиво обходились с бежавшими от смуты ши и властители Цзяннани. То же самое в еще большей степени было свойственно Юань Шао и его окружению.
Однако ши на каждом шагу могли убедиться в том, что гостеприимство военных гегемонов имело жесткие границы. О Юань Шао и Лю Бяо хронисты пишут в совершенно одинаковых словах, называя их людьми «с виду благочестивыми, а в душе злобными» [Саньго чжи, цз. 6, с. 26а, 37б]. Эти отзывы, как и приведенный выше памфлет Го Цзя, обнажают изнанку отношений военных вождей и ши – их взаимное недоверие и подозрительность, небезосновательные с обеих сторон.
