поворот мысли. Император продолжил: «И теперь, когда глава Церкви отдал долг природе, надлежит Всевидящему Оку, Которое распознает дела человеческие, определить для священной должности среди всех людей наиболее достойного мужа». Казалось бы — в чем проблема? Пусть
епископы и определят нового патриарха. Однако Цимисхий неожиданно для всех заявил: «И вот
я возвожу (!) на церковный престол человека, издавна мной испытанного и прославленного всяческими добродетелями». После этих слов император вывел перед присутствующими
Василия Скамандира (970–974), которого епископам только осталось хиротонисать [526].
Впрочем, поставив всех архиереев Востока перед свершившимся фактом, император вынужденно предложил им такого кандидата, чей настрой мыслей, что называется, вписывался в мировоззрение столичного клира. Поэтому, хотя патриарх Василий Скамандир и являлся ставленником царя, но как человек, глубоко убежденный в истинности идеологии восточного папизма, шел путем, проторенным его великими предшественниками. Со стороны Цимисхия это была своего рода небольшая уловка, благодаря которой он создавал для себя контролируемую ситуацию в Восточной Церкви.
Как уже отмечалось ранее, далеко не все клирики Востока являлись сторонниками папистской идеи, хотя и по разным причинам. Одни твердо стояли за привычный «симфонический» образ мыслей, а потому претензии Константинопольского патриарха на абсолютное господство в Церкви, как его главы, вызывали в них естественное желание противодействовать и поддержать сильного императора. Другие епископы, особенно митрополиты, были очень недовольны тем, что по мере закрепления все новых и новых полномочий «византийского папы» их компетенция по отношению к собственным клирикам резко уменьшилась. В этой связи положение Константинопольского патриарха Василия I было далеко не стабильным. Пока патриарх пытался найти нужную тональность в общении с остальными епископами, император решал насущные вопросы, наглядно демонстрируя, что только власть царя, как боговенчанного и державного государя, способна умиротворить Церковь в минуту разногласий. В это время произошли волнения на святой горе Афон, и в 972 г. император направил туда своего посланца, вручив тому написанный лично им самим «Типикон». Прибыв на полуостров, посланник василевса разобрался в причине конфликта между отдельными монастырями и монахами, а затем объявил царский «Типикон» как обязательный документ, отныне регламентирующий жизнь монашеской «республики» [527].
Как уже говорилось, император благоразумно уклонился от каких-либо конфронтаций с патриархом и спокойно наблюдал за тем, как сам собой организовался и ширился заговор митрополитов против столичного патриарха — Василию так и не удалось завоевать их авторитет. Если бы Скамандир добровольно признал главенство царя над собой, Цимисхий, без сомнения, быстро подавил эти разрозненные попытки ограничить прерогативы Константинопольского архиерея со стороны митрополитов. Однако патриарх Василий I оказался неискушенным для такой тонкой «игры» и вскоре попался. Он, без всяких оговорок полагая священническую власть выше царской, начал строго следить за благочестием в Римском государстве, действуя через голову царя и помимо него, а также собирать сведения о состоянии дел в Византии. Каким-то неосторожным словом или действием он дал повод для обвинений себя в государственной измене, а именно в поддержке какого-то очередного претендента на царскую диадему. Вероятно, его имя связали — конечно, безосновательно, с мятежным Львом Фокой. Так или иначе, но несколько митрополитов и множество епископов весной 974 г. напрямую обвинили патриарха перед царем.
Впрочем, это был не единственный повод выставить патриарха в дурном свете. Немного забегая вперед, скажем, что незадолго до своей смерти Оттон Великий организовал избрание на Римскую кафедру папы Бенедикта VI (973–974). Но едва смертный холод сковал его члены, кардинал Франко соединил свои усилия с могущественной семьей Кресценциев, заключил Бенедикта в тюрьму, а сам принял понтификат под именем Бонифация VII (974, 984–985). Первым делом он приказал задушить своего предшественника, и даже для видавшего виды Рима этого оказалось слишком. Бонифация свергли и, спасаясь бегством, тот со всей папской казной бежал в Южную Италию, а оттуда — в Константинополь. Тонкий знаток дел на Западе, он оказал Цимисхию ряд ценных услуг, постоянно поддерживая того своими советами в противостоянии с Западом, а потому жил в Константинополе весьма свободно. Однако патриарх Василий Скамадир, к вящему неудовольствию собственного императора, был настроен совсем иначе. Воспитанный в духе единства Кафолической Церкви и превосходства Римского епископа, патриарх столицы откровенно поддерживал нового понтифика Бенедикта VII (974–983). То обстоятельство, что тот анафематствовал Бонифация, наверное, мало волновало Цимисхия. А вот то, что новый папа занимал антивизантийскую позицию и опирался в этом на Константинопольского патриарха, давало повод для обоснованных обвинений. Это в том числе и решило судьбу Скамадира [528].
Возникшую ситуацию Цимисхий использовал с максимальной для себя выгодой. Он призвал патриарха на судебное разбирательство, прекрасно понимая, чем все завершится. Надо было хорошо знать Василия Скамандира, чтобы уверенно предположить ответ патриарха, — не задумываясь, тот категорично отказался признать над собой суд царя. Патриарх заочно заявил василевсу, что судить его может только Вселенский Собор. Конечно, это была лишь «игра воображения» — никакого канона или канонического обычая на этот счет Кафолическая Церковь не знала и не знает. Воспользовавшись столь очевидной для всех, кроме Скамандира, ошибкой, император без долгих слов лишил его кафедры и сослал в монастырь, где ранее Василий подвязался в монашеской жизни. А на освободившееся место поставил Антония III Студита (974–979) — монаха Студийского монастыря [529]. После этой «тихой» победы над папистской партией, потребовавшей многих лет тонких маневров со стороны Цимисхия, положение царя в Церкви многократно укрепилось.
Однако оставались еще и общегосударственные проблемы, требующие принятия немедленных решений. Уже несколько лет свирепствовал неурожай, и цены на хлеб в столице достигли астрономических цифр. Цимисхий не стал повторять ошибок св. Никифора и решительно пресек спекуляции зерном — ситуация понемногу нормализовалась.
Но это были дела мирные; еще оставались военные проблемы. Со всех сторон поступали тревожные сообщения о вражеских нашествиях. Арабы горели желанием взять реванш за потерю Сирии, а рядом появился еще более грозный враг. Им был росский князь Святослав, сын святой и равноапостольной княгини Ольги. Наконец, вследствие неудачных переговоров св. Никифора Фоки с императором Оттоном I Великим очень нестабильными оставались отношения с Западом.
По счастью для Римской империи, Цимисхий являлся трезвым и могучим прагматиком, который никогда специально не умножал ряды врагов, но и не прощал тех, кто осмелился угрожать порученному ему Богом народу. Арабские атаки были нейтрализованы на удивление быстро и успешно. Император поставил во главе войск Месопотамской фемы патрикия Николая, преданного ему евнуха, который в считанные недели сумел отбить нападение сарацин на Антиохию [530]. Затем, отставив в сторону гордыню, Цимисхий примирился с Западом. По его приказу герцога Беневента Пандульфа освободили из тюрьмы и
