Иоанна до Успения Богоматери) такой платеж не предусматривал, — овес к этому времени еще не поспевал [1754]. В перечнях же повинностей, уплачиваемых ко дню св. Михаила, он встречается довольно часто [1755]. Эти факты согласуются с данными палеоботаники о том, что в изучаемом регионе овес был, в отличие от всех остальных, преимущественно яровым злаком, вызревавшим лишь к началу осени, но, как уже отмечалось, на этот счет есть разные мнения, возможно, отражающие внутрирегиональные нюансы.
По авторитетному мнению А. Дюран, распространение данной культуры сопровождалось переходом к трехполью по схеме: пшеница (или ячмень) — овес — пар. Не ставя под сомнение преобладание двуполья и предостерегая против отождествления южнофранцузского трехполья с северофранцузским, она тем не менее достаточно убедительно доказывает, что многочисленные и, географически, разнообразные островки трехполья совпадают, в целом, с ареалом распространения именно овса. Так, на землях Магелонской церкви платежи овсом сочетаются с поставкой барана "каждый третий год" [1756], когда — как можно домыслить — поле отдыхает и служит пастбищем. Об этой же практике, по всей видимости, свидетельствуют довольно частые случаи заклада земли на три года. Так, некий сеньор, отправляясь в паломничество к Гробу Господнему, передает Анианскому аббатству четвертую часть причитающихся ему доходов с некоего владения с тем, чтобы монахи держали его in pignora tres annos usque dum habeant tres blatos receptos [1757].
Конечно, было бы ошибкой считать любое упоминание об овсе свидетельством о трехполье. Подавляющее большинство из них оснований для этого не дает. Чаще всего овес упоминается отдельно от других культур и, по крайней мере, в горах являлся самодостаточной культурой. В горах всегда преобладало двуполье, поэтому под овес, как и под всякий другой злак, отводилось особое поле. С другой стороны, по мнению А. Дюран, есть основания полагать, что правильные севообороты, будь то дву- или трехполье, в некоторых местностях (в частности, на гарриге центрального Лангедока) поразительным образом сочетались с периодическим забрасыванием пахотных земель на долгие годы и превращением их в пастбища; она даже считает возможным говорить о "блуждающем" земледелии [1758]. На мой взгляд, для такого суждения приведенных ею доводов недостаточно, однако уже сама возможность появления этой точки зрения говорит об огромном своеобразии южнофранцузского аграрного пейзажа.
Серьезным изъяном описанного типа трехполья является неминуемое, рано или поздно, истощение почв: химический обмен озимых и яровых злаков с почвой не настолько различен, чтобы их чередование обеспечило поддержание почв в должном состоянии. Расплатой было периодическое забрасывание полей. Другой недостаток южного трехполья еще более очевиден: как и двуполье, оно не решает проблему нехватки растительных белков. Самым естественным выходом из положения было чередование зерновых культур с бобовыми, и нельзя сказать, чтобы Средиземноморская Франция вовсе не знала этот тип севооборотов, но по причинам, о которых я пока остерегаюсь говорить с уверенностью (скорее всего, дефицит влаги и удобрений), он не получил в регионе повсеместного распространения. И речь идет не о географии, а о типологии полей.
Уместно напомнить, что терминология изучаемой эпохи была куда более дробной, чем в наши дни, так что, в зависимости от особенностей того или иного пахотного участка, он мог называться по-разному. Наряду с общим для всех видов полей термином campus (и намного менее употребительным ager), а также выражениями terra aratoria, или arabile [1759], terra laborativa, или laboriva [1760], terra culta ad laborendum panem [1761] и просто словом terra, противопоставляемым vinea, ortus, pratus [1762], существовали специальные термины, применимые к полям разного качества, формы, хозяйственного назначения и расположения. Так, пшеничное поле изредка именуется rubina [1763], поле, отведенное под лен, — linaria [1764], коноплянник — cannabaria, или cannaria [1765]. Особенно хорошее поле могло называться condamina; к отчаянию историков, этот термин употребляли также в значении "господская земля". (Об этом речь еще впереди, сейчас же замечу, что непреодолимого противоречия здесь нет: домен состоял, естественно, из лучших, давно освоенных земель). Иногда condamina и campus являются синонимами [1766], иногда между ними проводится непонятное нам различие [1767], но в любом случае condamina — это именно пахотная земля, четко отличаемая от виноградников и садов и высоко ценимая [1768]. Еще одно многозначное слово из того же ряда — ferrago (от лат. ferax — "плодородный"). Распространено мнение, что так называли луг, отведенный под фураж [1769], но если такая трактовка и верна, то далеко не всегда. В некоторых документах этот термин приближен к термину ortus [1770], в других — к термину campus и даже выступает его синонимом [1771]. В таких случаях иногда выясняется, что на таком поле выращивали ячмень [1772].
Более убедительно объяснение М. Бурэн, полагающей, что ferrago — это участок интенсивно обрабатываемой земли, чаще всего расположенный в пойме реки и поэтому не испытывающий нехватки влаги, а кроме того хорошо унавоживаемый. На таком участке выращивали и зерновые, и бобовые — скорее всего, поочередно, хотя прямых сведений об этом нет [1773]. Тем не менее, есть основания полагать, что трехполье и связанный с ним отказ от пара получили распространение как раз на таких участках, которые по своим почвенным характеристикам были в регионе наименее типичными.
3. Аграрный пейзаж
Аграрный пейзаж Средиземноморской Франции пестр и живописен. Даже сегодня здесь почти нет больших массивов обрабатываемых земель: поля, виноградники, огороды и сады, по большей части, находятся в окружении пустошей, зарослей дикого кустарника, иногда и настоящих лесов. Чем выше в горы, тем реже участки возделываемой земли. Во многих местностях они выглядят островками, затерявшимися в море живого дерева и камня. Камня много и на равнине, притом не только валунов и щебня, но и внушительных скал, нависших над полями, и огромных горизонтальных пластов породы, едва прикрытых растительностью и непригодных для земледелия. Дикая природа почти повсюду соседствует с "культурой", и совсем не редко задает тон.
В средние века это соседство было еще более очевидным. Огромное количество земли не обрабатывалось вовсе. Дикие места были совсем рядом. Устав св. Ферреола запрещал монахам охотиться — "ни местный обычай, ни манящая близость лесов, ни легкая доступность гор, ни привлекательные ложбины долин, ни густота рощ и кустарников" не могут служить оправданием: монах должен добывать себе пропитание не охотой, а возделыванием
