самыми незначительными латинскими авторами. Он писал латинские стихи, которые удостоились похвалы одного из римско-католических кардиналов; вскоре ему предстояло огласить Европу своими латинскими защитниками политики Кромвеля. Даже когда он писал английскую прозу, он писал на латыни, изменяя английский язык до классических инверсий и оборотов, но добиваясь странной и завораживающей звучности.
Вероятно, именно в Хортоне, среди пышных полей и зелени английской сельской местности, он написал (1632?) пьесы-компаньоны, которые поочередно воспевают беспечные радости и меланхоличные настроения его уходящей юности. Почти каждая строчка «L'Allegro» взывает к пению. Аллегро — это «дочь прекрасная… красивая, светлая и дебелая», рожденная «Зефиром с Авророй». Все в сельской жизни теперь радует поэта: жаворонок, сотрясающий ночь, петух, расхаживающий перед своими дамами, гончие, скачущие на звук охотничьего рога, солнце, восходящее «в пламени и янтарном свете», поющая доярка и пищащие стада, танец юноши и девы на траве, вечер у очага или в театре.
Если носок Джонсона будет надет, Или милейший Шекспир, дитя Фэнси, Запели его родные лесные ноты; и музыка Распутывая все цепи, которые связывают Скрытая душа гармонии;… Эти удовольствия, если вы можете их подарить, Мирт, с тобой я хочу жить.
Это был еще не мрачный и безрадостный пуританин, а здоровый английский юноша, в жилах которого текла кровь елизаветинских бардов.
Но временами наступало другое настроение, когда эти удовольствия казались тривиальными для задумчивого ума, вспоминающего трагедию, ищущего смысла и не находящего в философии ответов, а только вопросы, не прочувствованные ранее. Тогда «II Penseroso», задумчивый, идет незаметно.
Чтобы посмотреть на палочку Луны. Катание в самый полдень, Как тот, кого сбили с пути. По широкому бездорожью небес; или сидит в одиночестве у костра. Где светящиеся угли пронизывают комнату Научите свет подделываться под мрак, Далеко от всех курортов, Спасите сверчка на очаге;
Или он находится в «какой-нибудь высокой одинокой башне», смиренно взирает на звезды, перелистывает листья Платона и задается вопросом, где находится рай…
Какие миры или какие обширные регионы хранят Бессмертный разум, оставивший Ее особняк в этом плотском уголке
— или вспоминать о горестях влюбленных и печальных смертях королей. И все же лучше, чем унылая философия, — это «уединенный монастырский блеск» великого собора, его многоэтажные окна и затененный свет;
Пусть звучит орган. Под полнозвучный хор внизу, На службе высоко, и гимны чисты, Как сладость, через ухо, Раствори меня в экстазе, И представь все небеса пред моими очами.
Это те удовольствия, которые приходят к «задумчивому», и если они кажутся связанными с меланхолией, то с меланхолией и будет жить поэт. В этих двух прекрасных стихотворениях Мильтон раскрывается в двадцать четыре года: юноша, трепещущий от красот жизни и не стесняющийся счастья, но уже тронутый озадаченными размышлениями о жизни и смерти, ощущающий в себе конфликт религии с философией.
Первый шанс отличиться выпал поэту в 1634 году, когда ему поручили написать пасторальную маску для церемонии вступления графа Бриджуотера в должность лорда-президента Совета Запада. Генри Лоус сочинил средненькую музыку; стихи Мильтона, скромные анонимные, были так высоко оценены, что он был вынужден признать их авторство. Сэр Генри Уоттон похвалил «некую дорическую изысканность в ваших песнях и одах, которым… Я еще не видел ничего подобного в нашем языке». 30 Первоначально пьеса называлась «Маска, представленная в замке Ладлоу (в Шропшире)»; сегодня мы называем ее «Комус». Ее исполняли два молодых дворянина и их сестра, семнадцатилетняя девушка из двора королевы Генриетты Марии. Хотя большая часть маленькой драмы написана чистым стихом, во многом перегруженным мифологией, в ней есть лирический привкус и мелодичная элегантность, которые лучше, чем когда-либо, сохранились в поэзии Мильтона. Тема традиционна: прекрасная дева, безрассудно блуждающая по лесу и поющая
штаммы, которые могут создать душу Под ребрами смерти,
к ней обращается колдун Комус, который накладывает на нее чары, чтобы лишить ее целомудрия. Он умоляет ее играть, пока ее молодость сияет; она с горячим красноречием защищает добродетель, воздержание и «божественную философию». Все строки прошли хорошо, за исключением, пожалуй, зловеще республиканского отрывка, который, возможно, заставил вздрогнуть пышное собрание:
Если бы каждый справедливый человек, который сейчас томится от нужды. У него была лишь скромная и достойная доля О том, что развратно-избалованная Роскошь Теперь он нагромождается на нескольких человек с огромным избытком,
