компании с благоразумными и степенными проводниками во все уголки земли, учась и наблюдая»; они «на некоторое время поступали на флот, чтобы научиться парусному и морскому бою»; и, наконец, после двадцать третьего года обучения они могли отправиться за границу. Это была сложная программа обучения; у нас нет доказательств того, что она полностью выполнялась в школе Мильтона; но если бы его ученики заразились его энтузиазмом и трудолюбием, она могла бы быть реализована.
Временами он мечтал о создании академии, которая могла бы соперничать с академией Платона и Аристотеля, но его дух манили эпохальные события века. Собрание Долгого парламента (1640) стало поворотным пунктом в его жизни, почти насильственным поворотом от поэзии и учености к политике и реформам. 11 декабря партия пуритан «Корни и ветви», к которой принадлежали некоторые из его друзей, представила парламенту чудовищную петицию, подписанную пятнадцатью тысячами имен (вероятно, включая имя Мильтона). 37) с просьбой устранить епископов из английской церкви. Джозеф Холл, епископ Эксетерский, ответил на эту петицию «Смиренным обращением к Высокому суду парламента» (январь 1641 года), в котором он защищал епископат как существующий «со времен благословенных апостолов, без перерыва… до нынешнего века». 38 Пять пресвитерианских богословов объединили свои перья в книге «Ответ на… смиренную риторику» (март 1641 г.), которую они подписали «Смектимнуус», псевдоним, составленный из их инициалов.* Холл и другие епископальные приверженцы ответили; общины приняли предложение, лорды отвергли его; спор кипел на кафедре, в прессе и в парламенте, и Мильтон вступил в него с девяностостраничной брошюрой «О реформации, касающейся церковной дисциплины в Англии» (июнь 1641 года).
Мощными, задыхающимися предложениями, порой занимающими полстраницы, он приписывал упадок Церкви установившейся двум причинам: сохранению католических обрядов и монополии епископальной власти на рукоположение. Он презирал «эти бессмысленные церемонии, которые мы сохраняем лишь как опасное предвестие сползания к Риму и служащие лишь… интерлюдией [драмой], чтобы подчеркнуть пышность прелатизма». 39 Епископы незаметно отходят к католицизму в своих ритуалах — это ощутимый удар по архиепископу Лауду, которому предложили кардинальскую шапку. Мильтон отверг утверждение Якова I и Карла I о том, что епископы необходимы для церковного управления и монархических институтов. Он призвал пресвитерианских шотландцев продолжить их старую войну против епископата и обратился к Троице с призывом послужить доброму делу:
Ты, Триипостасное Божество! Призри на эту бедную, почти истощенную и истекающую Церковь Твою; не оставь ее жертвой этих назойливых волков, которые ждут и размышляют, пока не пожрут нежное стадо Твое; этих диких кабанов, которые ворвались в виноградник Твой и оставили отпечаток своих грязных копыт на душах слуг Твоих. Да не осуществят они своих проклятых замыслов, стоящие ныне у входа в бездонную яму и ожидающие, что сторож откроется и выпустит страшную саранчу и скорпионов, чтобы вновь погрузить нас в эту кромешную тьму, где мы никогда больше не увидим солнца правды Твоей, не будем надеяться на радостный рассвет, не услышим пения утренней птицы. 40
В конце он приговорил партию Высокой церкви к аду:
Но они… которые через умаление и снижение истинной веры, бедствия и рабство своей страны стремятся к высокому достоинству, правлению и продвижению здесь, после позорного конца в этой жизни (который дай им Бог) будут навечно низвергнуты в самую темную и глубокую пропасть ада, где, под презренным управлением, Попираемые и извергаемые всеми прочими проклятыми, которым в муках их пыток не остается ничего другого, как осуществлять над ними неистовую и звериную тиранию, как над своими рабами и неграми, они останутся в этой участи навсегда, самые низкие, самые ничтожные, самые униженные, самые подкошенные и подавленные вассалы погибели. 41
Когда епископ Холл ответил и оскорбил «смектимнуанцев», Мильтон выступил в их поддержку со взрывом, который, должно быть, потряс шестидесятипятилетнего прелата, выбив его из канонической колеи. Анимадверсии на защиту Ремонстранта против Смектимнуса» появились анонимно в июле 1641 года. В предисловии Мильтон извинился за свою резкость:
При выявлении и убеждении [осуждении] любого отъявленного врага истины и мира в своей стране, особенно того, кто тщеславится тем, что обладает болтливым и умным языком… не будет ничего противного христианской кротости в том, чтобы обращаться с таким человеком в более грубой форме и отправлять домой его надменность, хорошо окропленную его собственной святой водой». 42
Епископ и его сын вернулись с «Скромным опровержением» (январь [?], 1642), нападая на автора «Анимадверсий» в горячей манере той разъяренной эпохи. 43 Мильтон ответил в «Апологии против… a Modest Confutation (апрель?). Он оправдывался за свое грубое обращение с епископом; опровергал как «изящную ложь» обвинения в том, что его, Мильтона, «извергли» из Кембриджа; уверял мир, что стипендиаты колледжа Христа пригласили его остаться с ними после окончания учебы; и подтверждал свое порицаемое целомудрие:
Хотя христианство было преподано мне совсем немного, все же сдержанности натуры и нравственной дисциплины, почерпнутой из самой благородной философии, было достаточно, чтобы удержать меня в презрении к гораздо меньшим развратам, чем этот бордель. Но, ознакомившись с учением Священного Писания, раскрывающим эти целомудренные и высокие тайны… что «тело — для Господа, а Господь — для тела», то и я доказывал себе, что, если безбрачие в женщине, которую святой Павел называет славой человека, является таким позором и бесчестием, то, конечно, в мужчине, который является и образом, и славой Божьей, оно должно быть… быть гораздо более унизительным и позорным, поскольку он грешит и против собственного тела, которое является совершенным полом, и против собственной славы, которая находится в женщине, и, что самое страшное, против образа и славы Божьей, которая находится в нем самом». 44
Поэтому Мильтон осуждал мораль многих классических поэтов и предпочитал им Данте и Петрарку,
которые никогда не пишут, а только чествуют тех, кому посвящают свои стихи, излагая возвышенные и чистые мысли, не преступая их. И долго еще не прошло времени, как я утвердился в этом мнении, что тот, кто не хочет лишиться надежды хорошо писать… должен сам быть истинным стихотворцем, то есть сочинителем и образцом лучших и благороднейших вещей; не смея воспевать высокие похвалы героическим людям или знаменитым городам, если он не имеет в себе опыта и практики всего, что достойно похвалы». 45
