как агент, как комиссионер, который покупал ей картины и статуи, библиотеки, медали и эстампы, уплачивал пенсии, которые она выдавала, раздавал пожертвования, которые она делала. Корреспонденты нужны были ей, как клакеры для хора похвал. Она жила одобрением общества, как артист — аплодисментами.
Барон Гримм
Полной откровенности в заграничных письмах Екатерины, конечно, нет. Она преследовала личные и государственные цели и сообразно этому составляла свои послания и записки. Вот почему она сообщала д’Аламберу, что в России «более свободы» (plus de liberté), чем во Франции, Вольтера уверяла в том, что «Россия пользуется полной терпимостью», а г же Виелке посылала «триумфальные бюллетени» о победах. 14 июля 1788 г. Екатерина, говоря, например, об аванпостной стычке со шведами, сообщала Потемкину: «пушку от них отняли и человек сто шведов на месте осталось». Тем же пером, как выразился В. А. Бильбасов, она писала Гримму: «шведы потеряли 150 человек и две пушки».
Екатерина всегда оставалась себе на уме. — Она отлично знала, что её письма не останутся тайной, их будут читать и комментировать. Дневник Храповицкого этого не скрывает. «Читано 21 янв. 1791 г. мне письмо на французском языке собственноручно к Циммерману писанное, которое нарочно через Берлин по почте отправится, чтобы там, раскрыв, увидели, что все усилия врагов России произвели её славу и победу»... «Хочу доказать пруссакам, — прибавила Императрица, — что их не боимся». Подобная же пометка имеется в дневнике под 6 февр. 1791 г.: «Послано письмо к Циммерману в Ганновер по почте, через Берлин, дабы чрез то дать знать прусскому королю, что турок спасти не может». Далее следует поучительное добавление: «Я таким образом сменила Шуазёля, переписываясь с Вольтером». Под 16 сент. 17 91 г. у Храповицкого, по поводу письма к тому же Циммерману, отмечены слова Императрицы: «Я таким образом подучила короля Шведского».
Александр Васильевич Храповицкий (1749-1801)
Признательные корреспонденты сообщали Екатерине все, что делалось в Париже, Гамбурге и других городах. Они знакомили Императрицу с общественным мнением, вербовали для неё офицеров, ученых, художников, инженеров.
Екатерина переписывалась с учеными и философами, раздавала им пенсии, воздвигала руками Фальконета памятник Петру Великому, и пр. и никому поэтому не пришло в голову, что за этой излишней роскошью образованности часто скрывался недостаток в предметах первой необходимости. Покупка картин знаменитостей заставляла предполагать, что финансы в порядке, следовательно, земледелие процветает, сельское население многочисленно. В Европе росло уважение к России. Екатерина пользовалась всеобщим одобрением. «Можно ли было считать варварской страной государство, куда приглашали Беккария, для составления уголовных законов, где положения Монтескье сделались государственными правилами, где Дидро был желанным гостем?».
Россия для многих рисовалась землей обетованной. Перед Европой Россия была всегда задрапирована в «величественные складки просвещения и философии». Екатерина умела ослеплять зрителей прекрасной обстановкой.
«В какое время живем мы, — писал Вольтер Дидро, — Франция преследует философию, и скифы ей покровительствуют». Он называет Екатерину самой блестящей звездой Севера, «ибо все другие звезды оставили бы Дидро умереть с голоду». «Мы втроем: Дидро, д’Аламбер и я воздвигаем вам алтари; вы сделали меня язычником. Мы все миссионеры, проповедующие веру в св. Екатерину».
Подобное же признание сделано, с другой стороны, Екатериной: «Знаете ли, что это Вольтер ввел меня в моду; он очень хорошо заплатил за вкус мой к его сочинениям».
В виду этого, кажется, прав тот, кто сказал Александру Павловичу: «Хотя ваша августейшая бабушка заслужила бессмертие в России, но приобрела она его во Франции». Искусно льстя писателям и мыслителям запада, она привлекла к себе творцов общественного мнения, которые и наделили ее славой и бессмертием.
«Но со временем, пророчил А. О. Пушкин, история оценит влияние её царствования на нравы, откроет жестокую деятельность её деспотизма, под личиной кротости и терпимости; народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любимцами; покажет важные ошибки её в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство её столетия и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит её славной памяти от (нарекания) России».
Но, с другой стороны, история скажет: да, она проявила много самолюбия, но это самолюбие благородное, происходившее из уважения к умственному господству, из желания получить одобрение просвещенного мира. Польза России приносилась несомненная. «Триумфальный бюллетень» разносился по Европе.
Кроме того, надо вникнут в её положение. Державин льстиво воспевал ее в «Фелице»; чувства и мысли послов падали к её стопам; сановники на куртагах и салонах ждали её взглядов, «кусок эмали или несколько тысяч белых негров» (Ден. В. Давыдов). Бецкий в учебных заведениях, Елагин в театрах, князь Вяземский в сенатских докладах жужжали ей похвалы и восторженные гимны. Она была женщиной и этим многое объясняется. История не забудет также, что она принесла на трон ум, полный философских идей, значительный характер, редкую трудоспособность, Она работала с 6 ч. утра до 10 вечера, находя, что человек счастлив только тогда, когда трудится. Системы она не знала, но, несомненно, желала общего блага, болела за Россию, гордилась её величием и славой. Она уважала чужие заслуги, усиленно искала талантов. Трудность её положения вытекала еще из «несправедливости и противозаконности вступления её на престол». «Курц-галопом» ей приходилось проходить между крайностями пылкого Орлова и тяжеловесного Панина. Она знала цену национальным интересам и никогда не поступалась ими.
Она предприняла широкую реформу областного управления и суда. При учреждении губерний ею руководило желание передать большинство должностей по местному управлению в руки сословий, приблизить власть к населению. её реформа оказалась жизнеспособной, хотя цельной продуманной системы она не дала.
«В её деятельности были промахи, даже крупные ошибки, в её жизни остаются резкие пятна»... Но историк, пробираясь осмотрительно среди похвальных слов и обличительных памфлетов, видит, что она оставила после себя обширные земельные приобретения, учреждения, планы, идеи. Она в значительной мере подготовила Россию к восприятию новых более свободных идей и более высоких культурных начал.
Просветительный век Запада был проникнут мыслью, что хорошими законами все можно исправить. — Этого же положения держалась и Екатерина: в законах и указах она видела надежнейшее средство к достижению своих государственных целей. В виду этого она начала с «легисломании» [4].
Уложение 1649 г. Алексея Михайловича устарело. В груде новых законов трудно было разобраться. В январе 1765 г. мы застаем Императрицу уже за работой по составлению известного «Наказа». Охваченная «законобесием» (législomanie), она пишет руководство, долженствовавшее направить все в области права и закона к «блаженству» подданных. Из-под пера самодержавной повелительницы России вышло нечто столь либеральное, что не могло быть
