глазах Запада. Эта мысль проходит «красной нитью» в письме королю, которое доставили послы Михаила II — протоспафарий и стратиг Феодор, епископ Мирликийский Никита, архиепископ Венеции Фортуната, эконом Софийского собора Феодор и кандидат Лев.
«Многие из церковных людей и мирян, — отмечалось в послании, — отверглись Апостольских преданий и отеческих постановлений, сделавшись виновниками злых новшеств: изгнали честные и животворящие кресты из святых храмов и на их место поставили иконы с возженными перед ними свечами и стали оказывать им такое же поклонение, как Честному и Животворящему Древу, пениями псалмов и молитвами просили у икон помощи. Многие возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при Святом Крещении. Желая принять монашество, многие предпочитали отдавать свои волосы не духовным лицам, как это было в обычае, а складывать при иконах. Чтобы устранить эти заблуждения, православные императоры составили Поместный Собор, на котором определено было снять иконы. Это постановление мы доселе соблюдаем, отлучая от Церкви тех, кто оказывает приверженность к подобным новшествам. Есть, кроме того, такие, которые, не признавая Поместного Собора, бежали из нашей Империи в Рим и там распространяют поношение и клевету на Церковь. Оставляя без внимания их гнусные изветы и богохульства, извещаем Вас, что мы исповедуем и нерушимо держим в сердце Символ святых шести Вселенских Соборов, соблюдаемый всеми православными христианами». В заключение император просил короля дать пропуск его послам в Рим, а также изгнать из Италии всех «изменников христианской веры» [505].
Проблемы остались и внутри государства. Страна лежала в разрухе, множество старых, опытных солдат погибло в ходе гражданской войны, а в небе возникали страшные знамения еще больших бед в виде комет. Многие простые византийцы надеялись, что теперь царь сменит гнев на милость и восстановит почитание святых икон, но, объективно говоря, эти ожидания едва ли могли реализоваться. Союзниками императора в последней внутренней войне были безучастные к этому вопросу болгары-язычники, высшая военная аристократия и священноначалие, сплошь состоявшее из иконоборцев [506]. Как отмечалось выше, когда пришла весть о новом царе, прп. Феодор Студит написал тому несколько писем, в которых предлагал созвать новый Собор для исследования спора об иконах, настойчиво заявляя Михаилу Травлу, что единственным компетентным органом в Кафолической Церкви по данному вопросу является общее собрание всех пяти Вселенских патриархов, олицетворявших церковную «пентархию».
Следует сказать несколько слов об этом удивительном учении, имевшем различные интерпретации и послужившем основой для формирования новых и самостоятельных политических доктрин о церковном управлении. Краткая сущность этой теории такова: изначально Христом все области Вселенной разделены между пятью патриархами (отсюда и название — «пентархия»), которых в Кафолической Церкви может быть только пять, подобно человеческому телу, одаренному пятью чувствами. Следовательно, только вся Церковь вместе в лице пяти своих высших предстоятелей может обсуждать те или иные вопросы, и любое нарушение этого принципа автоматически накладывает печать отступничества на нарушителя.
Эта теория была очень распространенной, и многие канонисты использовали ее для доказательства необходимого существования пятеричного числа вселенских архипастырей. Доказано, что своим далеким появлением «пентархия» невольно обязана Римской кафедре. Во времена нестроений, царивших на Западе, папы весьма ревниво следили за тем, как Константинопольский патриарх все больше и больше возвышается над остальными восточными патриархами. Для ограничения греческой экспансии Рим развивал учение о «триаде» (Иерусалимскую кафедру, где, по мнению понтификов, древнее предание забыто вследствие арабской экспансии, следует исключить из числа апостольских кафедр), пытаясь доказать, что Вселенскими могут быть только апостольские кафедры, к каковым Константинополь не относится. И в противоположность «триаде» в византийской столице позднее распространилось учение о «пентархии», где не апостольское происхождение кафедр, а органическая связь всех пяти Вселенских кафедр ставилась во главу церковного управления [507].
Анастасий Библиотекарь, долго живший среди греков, впоследствии писал: «Христос в Своем теле, которое есть Церковь, поместил столько патриарших кафедр, сколько чувств в смертном теле каждого. Если все эти кафедры будут одной воли, то в совершенном составе Церкви не будет ни в чем недостатка, подобно тому, как смертное тело не испытывает недостатка ни в чем, если все пять чувств остаются целы и в общем здравии».
Одним из хрестоматийных рассуждений о «пентархии» является речь императорского сановника Ваанеса на Константинопольском Соборе 869 г. — рассказ об этом событии нас ждет впереди в соответствующей главе. Чиновник утверждал, что слова Христа о том, что «врата адовы не одолеют» Церкви, следует распространить на пять Вселенских патриархов, являющихся небесными светилами и главами Кафолической Церкви. Если падут две и даже четыре «Вселенские» кафедры, то и тогда один оставшийся патриарх будет олицетворять собой всю Вселенскую Церковь, и через него одного она восстановится. Хотя каждый из патриархов индивидуален и имеет собственное поле применения духовных усилий, все они по существу единства и тождества почивающей на них Божественной благодати равны [508].
Вернемся, однако, к нашему изложению. Как и его предшественники, император без восторга отнесся к сношениям преподобного с Римским епископом, подозревая в этом государственную измену. Хотя в 821 г. прп. Феодор и его ученик Николай были вызваны из ссылки, вскоре их влияние при царском дворе окончательно упало. «На всякий случай» оба они были отправлены в монастырь на азиатском побережье, неподалеку от столицы [509]. Тем не менее под конец жизни преподобный стал толерантным к царям, надеясь, что успех принесет не прямая конфронтация с ними, а естественный ход событий. Одному из своих учеников он писал: «Теперь не время возобновлять старые споры. Это приносит смуты. Теперь время единомыслия» [510]. Кто бы узнал в этих словах «старого» прп. Феодора Студита? Конечно, попытка примирения с его стороны немного утихомирила страсти, но вовсе не погасила старого спора.
Внутренние неурядицы не могли не сказаться и на отношениях с воинственными соседями, почувствовавшими слабость Римского государства. Арабский халифат, еще не отошедший до конца от мятежей, был неопасен. Но опасность пришла с другой стороны. Вначале в Кордовском халифате, прибежище последних Омейядов, где правил аль-Хакам (796–822), произошла смута, с которой сарацины справились быстро и жестоко. В 807 г. 14-летний сын аль-Хакама, будущий халиф Абд ар-Рахман (822–852), явился с войском в Толедо, граждане которого всегда отличались свободолюбием, и пригласил на пир самых знатных жителей города. По мере того, как приглашенные входили во дворец араба, палачи, стоявшие поодаль, захватывали их, обезглавливали, а тела сбрасывали в заранее выкопанную яму. Этот день навсегда остался в истории как «День ямы». Почти 7 лет испанцы отходили от этой трагедии, но в 814 г. вновь восстали. Однако и
