в феврале 1938 г. Пятс запретил деятельность всех политических партий, существовавших до 1934 г.; несмотря на это, его собственная организация, Национальный фронт, созданная специально для данной цели, одержала весьма неубедительную победу. Манипулируя новой конституцией и относительно покладистым парламентом, Константин Пятс добился своего избрания президентом в апреле 1938 г. Хотя теперь Эстония выглядела парламентской демократией, где проводятся выборы, Пятс продолжал действовать, как авторитарный лидер. Было очевидно, кому именно в этой политической системе принадлежала реальная власть. К маю 1938 г. Пятс чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы амнистировать практически всех своих политических противников, в основном Лигу ветеранов, а также коммунистов. Несмотря на то что Пятс политически ассоциировался с эстонскими фермерами, в 1934 г. он начал осуществлять меры, направленные на поддержку всестороннего экономического развития страны: развитие государственных монополий с целью ускорения промышленного роста, продолжение аграрных реформ, начатых в 1929 г., развитие экспорта, систем образования и социального обеспечения. Поскольку Пятс и его партия эффективно предлагали сходные меры до 1934 г., его уклон в авторитаризм был направлен больше на то, чтобы стабилизировать политическое состояние Эстонии, чем на то, чтобы осуществить значительные перемены в социальноэкономической сфере. Национальные меньшинства (в основном балтийские немцы) не являлись предметом особенных забот Пятса, несмотря на то что во время «эры молчания» постоянно подчеркивалась необходимость национального единства и национальной интеграции.
Каждый из этих трех: Сметона, Ульманис и Пятс — полагал, что проводит средний курс и борется с «правыми и левыми экстремистами». Они разочаровали представителей правых кругов: Сметона не обнаруживал никакого сочувствия разнообразным «теориям заговоров», изображавшим национальные меньшинства (особенно евреев) корнем всех зол; Ульманис поступил с организацией «Громовой крест» (Pērkonkrusts) — группой, по меньшей мере внешне напоминающей итальянских фашистов и германских нацистов, — как со всеми потенциальными противниками, то есть сначала заключил их в тюрьму, а потом лишил возможности оказывать всякое политическое влияние; правительство Пятса подтвердило свой авторитарный характер, ликвидировав Лигу ветеранов и запретив ее членам занимать государственные должности. Все три президента считали коммунистов потенциальной «пятой колонной» на службе у Советского Союза и относились к ним так же, как и ко всем трем презираемым ими идеологиям (в том числе социал-демократической), демонстрировавшим лояльность не конкретной нации, а промышленным рабочим на основе интернационализма. Они оправдывали приостановление или ослабление конституционализма и парламентаризма тем, что эти «инструменты» управления перестали служить целям нации и что идеализировать их означало опуститься до формализма. Соответственно, по их мнению, страны Балтии в действительности нуждались в сильных лидерах, сохранивших политическое видение времен войн за независимость — то есть понимание необходимости коллективных действий во имя народов, именами которых были названы эти страны.
Выжить во что бы то ни стало
По иронии судьбы тот послевоенный беспорядок, в котором эстонцы, латыши и литовцы нашли возможность для создания собственных независимых государств, положил начало складыванию международной обстановки, которая была крайне неблагоприятной для небольших государств, особенно на востоке Европы. Этого не должно было произойти. Предполагалось, что послевоенные договоры и Лига Наций смогут обеспечить порядок, при котором отношения между государствами будут осуществляться в соответствии с принципами международного права. Упомянутые институты должны были разрешать спорные ситуации и урегулировать территориальные конфликты, а также предотвращать агрессивные поползновения амбициозных режимов. Устанавливая отношения с другими странами, вновь признанные Эстония, Латвия и Литва всерьез рассчитывали на такую поддержку. В действительности же к началу 30-х годов XX в. международные отношения стали развиваться двояко: с одной стороны, созданные после войны большие и малые страны, озабоченные внутренними проблемами, рассчитывали, что международная система гарантирует их статус и права, а с другой — некоторые старые и более крупные страны, недовольные исходом Великой войны, выдвинули лидеров, обещавших изменить облик послевоенной Европы. В этих условиях чрезвычайно уменьшилась вероятность реализации принципа «самоопределения народов».
Лига Наций, созданная благодаря США, которые, впрочем, так и не стали ее членом, делалось все слабее, оказывалась все менее способной сдерживать хищническое поведение стран — своих собственных участниц; при этом рост популярности экспансионистских идеологий недооценивали, считая их пустой риторикой. Мировой экономический кризис 1929–1933 гг. заставил государства сосредоточиться на внутренних делах, что уменьшило желание многих планировать еще один крупный конфликт. В такой обстановке маленькие страны с незначительными (или практически отсутствующими) вооруженными силами оказались в определенном смысле предоставлены сами себе. В результате среди тех, кто определял внешнюю политику государств Балтийского побережья, росли надежды, что их странам больше всего может помочь возрождение идей нейтралитета и более того, сохранения беспристрастности в международных отношениях. Усилия по организации межбалтийского сотрудничества ни к чему не привели, во многом из-за конфликта между Литвой и Польшей по поводу Вильнюсского края, осложнившего атмосферу в регионе; при этом Эстония и Латвия не хотели занимать сторону ни одной из сторон. К концу 30-х годов стало уже не важно, насколько авторитарными были руководители стран Балтии; даже если бы в этих странах сохранилась работающая парламентская система, их правительствам все равно приходилось бы действовать в рамках все той же разрушающейся системы международных отношений. Продолжающееся внутреннее развитие (экономическое, культурное и социальное) Эстонии, Латвии и Литвы, управляемых сильными парламентами и авторитарными президентами, вряд ли могло оказать какое-либо влияние на захватнические стремления более крупных соседних стран; эти три страны должны были выживать несмотря ни на что и не имели другого выбора.
Однако поколение эстонцев, латышей и литовцев, вступивших во взрослую жизнь в 20-е годы XX в., не думало о своей жизни таким образом. Им не приходилось добиваться независимости — они могли просто наслаждаться ее плодами, полагаясь на опыт старшего поколения в вопросах международных отношений. Импульс, приданный культурному развитию в предвоенные десятилетия, сохранялся, и теперь ему больше не угрожали ни германизация, ни полонизация, ни русификация. Развитие культуры все в большей степени обретало национальный характер, искусство восславляло красоты родной природы, используя все богатство трех языков, ставших теперь государственными. В культуре этих стран нашли отражение такие международные художественные и литературные стили, как символизм, экспрессионизм и кубизм. Ушло ощущение, что национальным культурам нужно доказывать свою ценность; новое чувство свободы возникло и потому, что произошла экономическая и социальная маргинализация местных самопровозглашенных представителей якобы высших культур. Те, для кого главным средством самовыражения являлся язык, не чувствовали больше, что их интеллектуальный потенциал может быть реализован лишь в том случае, если они откажутся от родного языка ради какого-либо другого. В целом люди искусства могли теперь чувствовать, что обогащают мировое культурное пространство национальным достоянием: латышской литературой, эстонской музыкой, литовской живописью — и что у них есть аудитория, воспринимающая их произведения в этом качестве. Теперь новое чувство национальной принадлежности культуры было вполне
