героя во внешний мир:Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине.
Рыцарь как бы примиряется с драконом (рифма «сокровище» – «чудовище», кажется, позволяет вспомнить здесь об этом сказочном существе) и грустно признает, что победа над всепроникающей пошлостью может быть достигнута им только в иллюзорном мире. Волшебным средством, помогающим попасть в этот мир, но одновременно и зельем, превращающим лирического героя в «чудовище» из внешнего мира (в одного из трактирных пьяниц), становится вино.
В сочетании с «кренделем булочной» и на фоне «детского плача» «вино» (по устному наблюдению Омри Ронена) причащает героя к «глухим тайнам» незнакомки. Но эти тайны, увы, являются порождением его собственного «смиренного» и «оглушенного» внешним миром сознания.
Рекомендуемые работы
Громов П. П. А. Блок, его предшественники и современники. М. – Л., 1966.
Максимов Д. Е. Идея пути в поэтическом мире Ал. Блока // Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981.
Магомедова Д. М. Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М., 1997.
Минц З. Г. Избранные труды: В 3-х кн. Кн. 1, 2. СПб., 1999–2000.
Иннокентий Анненский – «Я», сцепленное с миром
(О стихотворении «Черная весна (Тает)»)
Черная весна
(Тает)
Под гулы меди – гробовой Творился перенос, И, жутко задран, восковой Глядел из гроба нос. Дыханья, что ли, он хотел Туда, в пустую грудь?.. Последний снег был темно-бел, И тяжек рыхлый путь, И только изморось, мутна, На тление лилась, Да тупо Черная Весна Глядела в студень глаз — С облезлых крыш, из бурых ям, С позеленевших лиц. А там, по мертвенным полям, С разбухших крыльев птиц… О люди! Тяжек жизни след По рытвинам путей, Но ничего печальней нет, Как встреча двух смертей.
29 марта 1906. Тотьма
Иннокентий Анненский, в отличие от Блока и Брюсова, никогда активно не участвовал в «буре и натиске» русского символизма. Собственно, и то стихотворение, которое мы будем разбирать, показательным образцом символистской лирики назвать нельзя. Этого не дает сделать его последняя строфа, где совсем не по-символистски самим автором расшифровываются образные параллели стихотворения: смерть человека – смерть зимы; путь на кладбище ранней весной – жизненный путь.
При этом разбираемое стихотворение Анненского безо всяких преувеличений может быть названо эмблемой его творчества, недаром «Черную весну» специально выделяли (цитируя и разбирая) многие критики и исследователи, писавшие о поэте: от Максимилиана Волошина [26] до Игоря Смирнова [27]. Тема стихотворения почти идеально формулируется словами самого Анненского о Бальмонте, в которых еще Л. Я. Гинзбург [28] проницательно увидела отображение собственного взгляда поэта на мир. Анненский, напомним, писал про «я среди природы, мистически ему близкой и кем-то больно и бесцельно сцепленной с его существованием» [29].
Вот в «Черной весне» как раз и изображается «я среди природы», «больно с ней сцепленное». Кончина человека «рифмуется» с кончиной зимы, «индивидуальная смерть» проецируется «в объектное окружение» [30].
Разительное сходство приведенной формулировки Анненского-критика с его же стихотворением лишь отчетливее указывает на смысловой комплекс из этой формулировки, который в стихотворении старательно, если не сказать демонстративно, обходится стороной. В «Черной весне» ни слова не говорится про того (или Того), кто больно и бесцельно сцепил существование человека с природой. Начинается стихотворение в этом отношении многообещающе: церковным погребальным звоном (как известно, маленькая Тотьма славится большим количеством храмов), но далее напрашивающегося развития темы не следует.
На 29 марта, которым датирована «Черная весна», в 1906 году пришлась еврейская Пасха, но это, кажется, неважно, Анненский мог этого и не знать, а вот о том, что траурные события стихотворения разворачиваются в Великий пост, читателю, конечно же, помнить нужно. Отчасти для этого «Черная весна», вероятно, и была снабжена точной датой, которая отмечена далеко не во всех стихотворениях «Кипарисового ларца».
Спустя год с небольшим после «Черной весны», 14 апреля 1907 года, Анненский напишет стихотворение «Вербная неделя», где будет как бы мимоходом сказано о самом светлом из предпасхальных событий – воскресении Лазаря:
В желтый сумрак мертвого апреля, Попрощавшись с звездною пустыней, Уплывала Вербная неделя На последней, на погиблой снежной льдине; Уплывала в дымах благовонных, В замираньи звонов похоронных, От икон с глубокими глазами И от Лазарей, забытых в черной яме. Стал высоко белый месяц на ущербе, И за всех, чья жизнь невозвратима, Плыли жаркие слезы по вербе На румяные щеки херувима [31].
Ключевые мотивы этого стихотворения перекликаются с мотивами нашего стихотворения настолько явственно, что «Вербную неделю» и «Черную весну» можно было бы назвать стихотворениями-двойчатками. Вновь изображается смерть зимы, представленная, как обычно у Анненского, предметным мотивом («На последней, на погиблой снежной льдине»).
