Однако теперь эти мотивы задействованы для изображения совсем другого локуса:
По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух.
Из горних, «райских» мотивов складывается картина «ада», дополненная приметами низкой повседневности (упоминание о «ресторанах» и «окриках»). Эта картина снабжается весьма характерными для преисподней атрибутами – жаром («горячий воздух») и запахом разложения («тлетворный дух»). «Слова и словосочетания, характеризовавшие “высокий мир” Прекрасной Дамы, – пишет З. Г. Минц, – оказываются, вступая в новые слова и словосочетания, характеристикой» антиэстетического «мира “земли”… Навеянное структурой “Стихов о Прекрасной Даме” привычное словоупотребление постоянно разрушается, возникают – для читательского ожидания – постоянные неожиданности…» [23]
Во второй строфе к двум низким мотивам, часто использовавшимся символистами для создания картины бытового провинциального ада – пыли и скуки, добавлен высокий мотив детского плача:
Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздается детский плач.
Лишь за год до создания «Незнакомки», в стихотворении «Девушка пела в церковном хоре…» (1905), этот мотив был использован Блоком для описания Таинства Причастия:
И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, – плакал ребенок О том, что никто не придет назад.
В «Незнакомке» «детский плач» тоже «раздается» «высоко» («Над скукой загородных дач»), но этот мотив оказывается безнадежно сниженным и дискредитированным соседством с пылью и скукой.
Понять, почему Блок в своем стихотворении поместил рядом строки о детском плаче и о кренделе булочной, мы попытаемся, подводя общие итоги разбора.
В третьей строфе «Незнакомки» дискредитируется самое святое слово первой блоковской книги:
И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки.
Единственная и Неповторимая Дама подменяется несколькими «дамами», которые гуляют со своими разбитными кавалерами даже не между углублений, наполненных водой и грязью, а «среди» этих углублений. С высокого пьедестала Прекрасная Дама низводится в пародийное подобие адской бездны – в «канаву». Неслучайно в третьей строфе «Незнакомки», в отличие от первой, второй и четвертой, ни разу не употребляется предлог «над» (вот оно, обещанное выше исключение).
И, наконец, в четвертой, последней строфе вступительной подчасти «Незнакомки» дискредитация «дам» продолжена строкой «И раздается женский визг», а луна – один из главных символов горнего мира Прекрасной Дамы и самой Прекрасной Дамы – «бессмысленно кривится» «в небе»:
Над озером скрипят уключины, И раздается женский визг, А в небе, ко всему приученный, Бессмысленно кривится диск.
Особо отметим, что уже в зачине «Незнакомки» возникает мотив опьянения, органично вплетающийся в общую картину перевернутого рая (= ада). Пьяные окрики из первой строфы аукнутся криками «пьяниц» в шестой.
Если в «Творчестве» Брюсова несовершенному внешнему миру противопоставляется идеальный внутренний мир лирического героя (и автора), то в первой части «Незнакомки» это противопоставление решительно снимается. Хотя с появлением лирического героя (в пятой строфе) в стихотворение и вводится мотив отражения, а через него – высокий символистский мотив двоемирия, делается это демонстративно иронически: герой находит свой «идеальный» мир, что называется, на дне стакана:
И каждый вечер друг единственный В моем стакане отражен И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирен и оглушен.
Правда, в третьей строке пятой строфы, говоря (что важно для нас) о «вине», поэт употребляет сразу три высоких слова подряд («влагой», «терпкой», «таинственной»), но уже в следующей, четвертой строке воздействие вина на героя описывается как низкое «оглушение». Сравним в первой, «адской» строфе «Незнакомки»: «Горячий воздух дик и глух».
Публичное одиночество лирического героя никак не выделяет его из группы пьяниц «с глазами кроликов» и «торчащих» рядом с ними «сонных лакеев», гротескно изображаемых в следующей, шестой строфе:
А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» кричат.
Что меняет в общей картине реальное или воображаемое появление незнакомки? Очень многое. До возникновения героини в окне трактира все стихотворение закономерно воспринималось как злая автопародия Блока на собственные ранние стихи. После ее появления становится понятно, что сводить цели автора «Незнакомки» к дискредитации идеального мира Прекрасной Дамы было бы неправильно.
Конечно, Блок высмеивает свои вчерашние идеалы, но все равно продолжает их воспевать, потому что другого выхода у него просто нет. Поэзия, согласно убеждениям младосимволистов, не может лишь отрицать, она должна и утверждать.
Максимально точно и прямо свою авторскую позицию этого периода Блок изложил в заключительных строках стихотворения «Балаган», которое было написано через семь месяцев после «Незнакомки», в ноябре 1906 года:
В тайник души проникла плесень, Но надо плакать, петь, идти, Чтоб в рай моих заморских песен Открылись торные пути.
Да, идеальный внутренний мир героя и автора безнадежно разомкнут. В него «проникла» пошлость внешнего мира, но бросать когда-то начатое не следует ни в коем случае. «Надо плакать, петь и идти», и тогда читателю
