масле пончик. Мы с женой так и называли его: Пончиком. За глаза, конечно. Его жена, словно под стать ему, тоже была низенькая, толстенькая, расплывшаяся. Издали напоминала расширяющуюся книзу деревянную кадушку, в которой обычно в деревнях квасят на зиму капусту. У неё была привычка прищуривать один глаз и хитровато улыбаться как бы своим мыслям. Настоящая улыбка Джоконды. Мы её так и называли Джоконда. Тоже за глаза, конечно. Ни родных, ни детей у них никого не было, а была только большая сторожевая собака, тоже толстая, жирная, как откормленная на убой свинья, но злая как чёрт. Она круглосуточно сидела на цепи и лаяла на всех, кто проходил мимо, с таким остервенением, что душа уходила в пятки. Звали её почему-то Мишка, но мы с женой называли её Баскервиль (тоже заочно). Дача была окружена плотным, высоким забором, калитка даже днём запиралась на ключ, так что каждый раз приходилось звонить. Обычно, позвонив и прильнув к щёлке между досками забора глазом, я видел, как дверь дома открывалась со скрипом, из неё вылезала хозяйка и неторопливо плелась по дорожке прямо к калитке. Однажды мы с женой вернулись немного раньше обычного. Я позвонил как всегда, но нам долго не отворяли. Я снова нетерпеливо задёргал ручку звонка и приник глазом к щёлке. Дверь дома была закрыта. Вокруг не было ни души. В доме, казалось, всё умерло.
– Наверно, завалилась куда-нибудь и дрыхнет без задних ног! – сердито проворчал я и в тот же момент услыхал за забором подозрительный шорох.
Калитка открылась – и я готов был провалиться сквозь землю. Перед нами стояла хозяйка со своей проклятой улыбкой. Оказалось, она торчала в дальнем углу двора и, услышав звонок, направилась вдоль забора к калитке. Я же ждал её появления из дома и не заметил, как она очутилась под носом в самый неподходящий момент.
В другой раз она пришла на нашу терраску и со смехом стала о чём-то рассказывать жене. Мне было интересно узнать – о чём, но я не хотел отрываться от работы и решил спросить у жены, когда хозяйка уйдёт. Наконец я услышал, как дверь на терраске заскрипела, открывшись, и хлопнула.
«Зачем к тебе приходила Джоконда?» – хотел крикнуть я, но вовремя спохватился. У меня ведь нет уверенности, что хозяйка ушла, – подумал я. – В действительности я слышал только, что дверь отворилась и тут же захлопнулась. Но дверь мог открыть и кто-нибудь другой. Она и сама могла открыться от сквозняка, а её тут же захлопнули. Могли впустить или выпустить кота (именно так и было, как оказалось впоследствии). В следующий момент я снова услышал голос хозяйки и остро почувствовал, какого свалял бы дурака, если бы не попридержал свой язык. В этот момент я совершенно явственно ощутил, что можно не только попасть в глупое, неловкое, дурацкое, смешное положение, но и избежать этого, если проявить больше смётки, сообразительности, осмотрительности, вообще ума.
Конечно, умный, культурный, развитой человек должен быть внимательным, осмотрительным и следить за своими действиями, словами, поступками. Не соблюдая этого правила, он выглядит неумным, невоспитанным, недотёпистым вахлаком, человеком плохо соображающим, глуповатым, наивным, что, в сущности, и принято осуждать в обществе смехом. Именно такими наивными, туговато соображающими недотёпами, при всей их добродушности, симпатичности, выглядят мамаша и тётка Наташи, когда принимают за жениха случайно встретившегося им Берёзкина. Ведь они ни разу в жизни жениха не видели, значит, у них и не могло быть уверенности, что Берёзкин и есть именно этот самый жених, тем более что он и ведёт себя как-то не так, как положено жениху, и говорит что-то не то. Зербинетта из «Проделок Скапена», рассказывая совершенно незнакомому человеку обо всём, что случилось с ним самим, награждая его к тому же разными нелестными эпитетами, также смешит своей наивностью, несмышлёностью, неосмотрительностью, неопытностью. У неё, как говорится, в голове ветер. Если бы она была чуточку посмышлёнее, то поняла бы, что, попав в чужой город и никого из его жителей не зная, слишком неосмотрительно говорить первому встречному о том человеке, которого она ни разу в жизни не видела, поскольку встреченный может оказаться именно этим человеком или, может быть, его родственником, другом, знакомым.
Каждый раз, когда Зербинетта говорит о том, о чём ей особенно следовало бы помолчать (то есть когда она называет Жеронта скрягой, ослом и т. д.), зритель смеётся, так как именно в этот момент особенно остро ощущает, что она делает не то, что нужно, то есть совершает промах, демонстрирует свою наивность, неосмотрительность. (Комизм сцены подхлёстывается в данном случае ещё тем, что Жеронт, в сущности, получает то, чего заслуживает: зритель ещё раз осмеивает его скупость, то есть то, что опять-таки достойно осмеяния.)
Каждый раз, когда мать и тётка в комедии Дыховичного и Слободского превратно истолковывают слова принимаемого ими за жениха шофёра Берёзкина, зритель смеётся, так как именно в этот момент получает как бы напоминание, что такое ошибочное толкование слов Берёзкина возможно лишь в силу того, что мать и тётка по своей простоте и наивности принимают его не за того, за кого должны были бы принимать.
Всевозможные ситуации, которые могут возникать на почве того, что герой ошибается, принимая одного человека за другого, проговаривается в беседе с незнакомым или малознакомым человеком, обычно причисляют к комическим ситуациям (комическим недоразумениям, несообразностям, бессмысленностям), что, конечно, неверно. Герой может проговориться или довериться незнакомому или малознакомому человеку не только в силу своей наивности, глуповатости, недалёкости (именно это обусловливает комедийность ситуации, поскольку здесь есть что осуждать смехом), а и в силу того, что он находится в смятённых чувствах, в силу того, что его мысли отвлечены какими-нибудь важными или тревожными обстоятельствами, в силу того, что он становится жертвой обмана. Ведь и Отелло душит Дездемону (совершает ошибку) только потому, что доверился словам Яго. У него нет никаких очевидных доказательств виновности Дездемоны, как нет никаких доказательств у матери Наташи, что шофёр Берёзкин – жених её дочери.
То, как мы относимся к герою произведения (сочувственно, несочувственно, сатирически, юмористически), зависит от его характера, в широком смысле этого слова, то есть от его душевного склада, его натуры, от его отношения к миру, от тех целей, которые он перед собой ставит в жизни. Одного и того же рода ситуация может вылиться и в трагическую, и в комическую в зависимости от того, кто в эту ситуацию попадает и какие последствия для него из этой ситуации вытекают. Иначе говоря, зависят уже и не от самого героя, а от действительности, которая
